— Мы выбрали тебя, оттого что ты алчен.
Господи Боже, я молился о том, чтобы прижать к груди своей золото — холодное золото, вбиравшее в себя мое тепло. А следовало молиться об этих горстях теплого пепла, оставленного огнем живых существ. Судьба швырнула мне рубины, залитые кровью, чтобы сказать: «Смотри и помни — даже единую каплю крови не оплатишь горстями драгоценных каменьев».
2
На следующее утро я встал и снова отправился в путь.
И увидел далеко впереди — белые на темно-синем небе — три тени. Они показались мне тремя ангелами. Сердце мое возликовало, я хотел, было, крикнуть: «Братья!», но крик замер у меня на устах: монахи, верно, отыскали дорогу и вышли мне наперерез… Я огляделся — не было поблизости ни пропасти, ни рокочущей воды, ни ледника — чтобы бросить туда Священную книгу.
И я пошел навстречу белым ангелам. То были люди, их темные тени лежали на белом снегу. Когда я подошел к ним, голова моя закружилась, я упал на колени. Стоял ослепленный, с закрытыми глазами. И услышал над собой голос — человек говорил на моем родном языке:
— Ты несешь Священную книгу?
Я только кивнул.
Тогда они все трое опустились передо мной на колени. Я открыл глаза — у них были словно вырубленные из куска дерева мужественные лица горцев и святых. Они отвели руку мою, вцепившуюся в рогатину, и, один за другим, поцеловали ее. Мне показалось, что губы их в этот миг примерзают к обледенелой броне Священной книги. Затем один из них раскрыл белые свои одежды, как мать распахивает рубаху, дабы накормить младенца своего. На груди монаха был спрятан пузатый мех из белой кожи — он держал его за пазухой, чтобы не остудить. Я прижался губами к горлу этого меха и стал медленно пить. Я пил материнское молоко. Почувствовал, что сердце мое, руки и ноги оттаивают.
И заснул.
Проснулся я у костра — как в ту невероятную ночь с Ладой, возле нашего костра. Как и тогда, я сидел, прислонившись спиной к теплой скале, в такой же полудреме. Но теперь сквозь огонь на меня смотрели три странных, мужественных лица. Вдруг один из монахов заговорил — я не мог разглядеть, чьи губы шевелятся, но голос явно принадлежал старику. Он сказал:
— Мы из чумной деревни.
Я ничего не почувствовал, не испугался — я спал. Старик добавил:
— Женщина по имени Лада пришла в нашу проклятую деревню и сказала нам, что Ангел Господень несет Священную книгу братьев-богомилов через наши горы. И еще сказала, что Ангел этот поцеловал уста ее, передав ей животворное слово Иоанна, побратима нашего Спасителя. И стала говорить нам, как живая Книга.
Я нашел в себе силы спросить:
— Как же вы понимали ее?
Старик продолжал:
— У нас в деревне живет учитель богомилов, он пришел из тех краев, где родилась наша правда. И он сказал женщине: «Дочь моя», а она назвала его: «Отец мой». И он возрадовался, что слышит имя Божье на родном языке.
Я спросил:
— Почему вы не велели ей уйти? Почему оставили у себя, на погибель?
Старик ответил:
— Она сказала нам: «Бог услышал молитвы ваши и послал вам слово Свое. Я ни о чем не жалею. Может статься, слово Его прогонит чуму…»
Я услышал, что смеюсь. Смеялся так же, как плакал тогда в ночи, рядом с Ладой — обреченно и неумело.
Старик продолжал:
— Она сняла платок с головы своей и люди распустили его — нитку за ниткой — и завязали нити эти на шеях и запястьях своих. Матери приносили и приводили детей, дабы она коснулась их. Старики целовали ее руки. Она говорила детям: «дочка» и «сынок», а старикам — «мама» и «отец»… И мы почувствовали, как благодать Божья нисходит на наши головы. И долго, очень долго еще произносила она Божественные слова…
Старик замолчал. Заговорил другой голос — человека сильного и спокойного. Он сказал:
— Я служу в монастыре доминиканцев, послан сюда старейшинами. Вчера ввечеру отправился я к деревне и через ручей говорил с учителем. Я сказал ему, что инквизитор Роберто Болгарин собирает монахов из окрестных монастырей, уроженцев этих мест. Они ведут с собой свору собак — преследовать человека, что несет Священную книгу.
Я спросил удивленно и с недоверием:
— Неужели вы можете заходить в чумные деревни?
Мужчина ответил:
— Да кто станет охранять горные тропы? Правда, старейшины запретили людям выходить из таких деревень, чтобы не расползся мор по всей горе… И еще сказал я учителю, что прибыл папский легат, какой-то доминиканец. Тогда старейшина велел мне ждать… И вернулся с женщиной, чье лицо было закрыто от меня — в руках она держала колокольчик. Учитель сказал ей что-то на языке, коего я не понимаю, но, похоже, он осуждал ее. Она ничего не ответила и молча перешла через ручей. Учитель сказал мне: «Это та женщина, что видела Ангела. Она поклялась, что никогда больше не прикоснется к человеку. Иди впереди нее, но к ней не приближайся…» Так я и шел, а колокольчик тихо позвякивал у меня за спиной.
Тут заговорил третий голос — молодой, даже просто мальчишеский, хотя все трое были бородачами. И голоса у них были схожими, возможно даже, то были дед, отец и внук. Юноша сказал:
— Я работаю с отцом в монастыре. Поздно ночью Роберто Болгарин, Доминиканец, игумен монастыря и с десяток монахов ужинали пред очагом в малой трапезной. И я был там — прислуживал. Дверь вдруг отворилась, и вошла женщина, вся в черном, лицо ее было полуприкрыто капюшоном. На груди белел вышитый череп, в руках она держала колокольчик. Игумен закричал: «Чумная!» И монахи как повскакали разом, даже стол перевернулся. Женщина направилась к Доминиканцу. Мы все это поняли. И стали по одному выбираться из трапезной через опрокинутый стол. Не бежали, шли на цыпочках, словно боясь разбудить лунатика. Инквизитор и игумен побежали первыми. Мы ведь с молоком матери впитываем в себя страх перед чумой. Остановились мы у двери и обернулись. Женщина стояла перед Доминиканцем и смотрела ему прямо в глаза. И он стоял — бледный и неподвижный. Мы подумали, окаменел от страха. Женщина потянулась к нему и положила руки ему на плечи. Потом поцеловала в губы. Мы все ахнули от ужаса. А он спокойно так снял руки женщины со своих плеч, потом обхватил ее одной рукой за пояс и повел в нашу сторону. Мы враз разбежались, кто куда, как брызги грязи от брошенного камня…
Тут снова заговорил отец:
— Доминиканец повел женщину по длинному промерзшему проходу. Они спускались вниз, в подземелье. Мы отправились следом — инквизитор, игумен с тремя монахами и мы с сыном. Шли в нескольких шагах от них. Колокольчик опять зазвенел. Доминиканец обернулся и сказал: «Не бойтесь, я не повредился рассудком. Никакой чумы нет». Мысли наши смешались, мы уже ничего не понимали. Доминиканец сказал: «Роберто, переведи этой женщине мои слова». И Доминиканец сказал, а Роберто повторил: «В деревнях еретиков нет чумы. Мы отравили их источники. Люди отравлены. А мы сказали, что это чума».
