Взошло солнце. И я вновь оцепенел — я увидел вдруг, что на камне с фигурой мужчины появилось красное сердце, пронзенное первыми солнечными лучами. Оно алело, будто наполненное кровью, будто живое. Ночью вода замерзла, и лед выступил над поверхностью каменного солнца…
А когда небесное светило поднялось над горами, его каменное подобие у руки еретика стало прозрачным, как огромный драгоценный камень. И растаял. Я больше не посмел заглянуть в него.
Мы дождались у кладбища еще одного заката. Когда смеркалось, послышались чьи-то шаги. Возле надгробных камней вдруг стали различимы тени — высокой женщины в черном и двух молодых мужчин. Я вышел к ним. Они остановились. Женщина пристально вглядывалась в меня. Темнело, но все еще можно было различать лица. Мужчины обнажили мечи. Тогда рядом со мной встала Лада, и женщина узнала ее. Мне она сказала:
— Ты тот человек, кто не снял своей маски.
Один из мужчин сказал:
— Будь ты проклят.
Женщина закрыла ему рот ладонью. Лада сказала:
— Ты Адальгейза.
Адальгейза, помолчав, сказала:
— Голуби прилетели. Наши братья спрашивают, где Священная книга?
Подумалось мне, что Священная книга рядом со мной — другая, теплая и живая, не та, что хранится в железной рогатине. Слово Иоанна жило. Но альбигойцам было нужно не только Слово — нужна была священная реликвия, которой касалась рука апостола. Я был ее хранителем, я и должен был вернуть ее.
Альбигойцы приютили нас. На другой день вернулись их соглядатаи. Они сообщили:
— Книга в доминиканском монастыре, по ту сторону реки. Там же и доминиканский монах, что принес смерть и разрушения в наши дома. Он боится отправиться в путь через землю альбигойскую. Послал гонца к Симону де Монфору, чтобы тот дал ему войско.
Я всю ночь не спал.
Утром я разделся догола и искупался в холодной воде. Приятно было ощущать свое тело. Помню, как поглаживал свои плечи и дивился тому, что сохранил мышцы крепкими и упругими, несмотря на все лишения. Напрасно богомилы считают, что плоть человеческая сотворена Сатаной. Все от Бога.
Адальгейза молча подала мне новую белую рубаху. Ее не смущала моя нагота. Я тоже молча покачал головой, в знак отказа, и облачился в свои лохмотья. Тогда она положила руки мне на плечи, и это было удивительно приятно — руки у нее были нежными и теплыми. Потом она положила ладони свои, одну поверх другой, мне на голову. Это было богомильское «утешение» — самый главный обряд в простом богомильском богослужении. И сказала мне:
— Господь да пребудет с тобою.
Лада стояла рядом с Адальгейзой. И увидела меня нагим, как я видел ее нагой в Мертвом городе. Она не коснулась меня, лишь повторила слова Адальгейзы:
— Господь да пребудет с тобою.
Впервые с того дня, как Ясен исчез, глаза ее сияли. Она смотрела на меня с изумлением. Так на замерзшую и словно мертвую зимнюю землю, наконец, падает солнечный луч. И еще она сказала:
— Я провожу тебя.
Там, где кончалась обработанная людьми земля и начиналось царство дикой природы, — свирепствовал бурьян, Лада спросила:
— А другого выхода нет?
Я ответил:
— Нет.
Тогда она поднялась на носки и поцеловала меня в губы.
Сердце мое пело, пока в тени последних деревьев путь мне не преградила Адальгейза.
— Наемник, помни, в Тулузе тебя ожидают за Книгу пятнадцать тысяч дукатов.
Она знала, они знали о назначенной Пэйром цене. Он успел послать голубя, прежде чем пришел ко мне. Адальгейза сказала еще:
— Никто из наших не нашел ни следа, ни помину о том нашем брате, что назвался Бояном из Земена.
В тот миг я не слишком задумался над странными ее словами. Просто спросил:
— Отчего же ты благословила меня?
Она тихо произнесла:
— Оттого, что не знаю, дьявол ты или ангел.
И добавила:
— Ты, может, отправляешься к Доминиканцу за вознаграждением, какое посулил тебе папа. Но, может, и я все еще верю, что Священная книга признала тебя своим Хранителем, и ты в ее власти. Иди — и коли ты предатель, пусть благословение мое обернется для тебя проклятьем. Моим, моего мертвого мужа и трех моих мертвых сыновей.
8
Я лежал на скале над рекой и сверху наблюдал за монастырем доминиканцев. Слышал, как бьется мое сердце, согретое теплым камнем.
Не подобает человеку лежать и подкарауливать добычу, как голодному хищнику. Человек должен стоять во весь рост.
Я лежал, и вдруг мир вокруг меня померк и исчез — не было ни монастыря, ни горы, ни реки. Я лежал посреди бескрайней пустыни. Я не был Анри, не был Бояном, а лишь человеческим существом, распростертым на границе вечности. Вся моя прежняя жизнь — битвы, женские ласки, борьба за хлеб и золото, — все осталось где-то позади, водоворот страстей и глупостей, дикое желание одурманить себя и обмануть, бежать от всех и вся, забыть об этом миге — когда окажусь совсем один на границе вечности…
И я оказался. Окажетесь когда-нибудь и вы. А, может, вам повезет, и судьба вытолкнет вас из вертепа суеты прямо в водопад, на дно его, и не оставит торчать на скале над пропастью — после бури и шторма, на пустынном берегу.
Не знаю, мгновения или вечность оставался я вне мира, вне времени, наедине с собой. Я увидел себя, прозрел и презрел себя. И вернулся.
«Но у меня есть выбор!» — сказал Анри. Боян же сказал: «Нет, у меня нет выбора!»
Да, я боялся того, что ожидало меня в монастыре.
Меня могли схватить еще в дверях и бросить в подземелье, откуда я бы уже не выбрался. Но, кажется, еще больше боялся я, что Доминиканец простит меня. И я стану клясться ему в верности, и он станет верить мне — до той минуты, когда я снова изменю ему и нанесу смертельный удар, а он прошипит: «Ты, проклятый Вентадорн…»
Спрашивал я себя, способен ли был Боян из Земена, как я, день за днем, рисковать честью своей, достоинством, мужеством. Подвергать опасности тех, кого любил, — ради какого-то свитка пергамента, куска шкуры давно убитого теленка. Боян прыгнул в огонь, но то был звездный миг. А способен ли был он подвергать опасности — не единожды, а изо дня в день — свою мать, жену, детей, одного за другим?
Я, человек, размышлял, а зверь, сидевший во мне, в это время продолжал разглядывать монастырь-крепость, выискивая щель, через какую он выберется оттуда. Если придет время бежать — с Книгой, разумеется, только с Книгой.
Я вошел в монастырь доминиканцев как нищий-попрошайка. Остановили меня на широком внутреннем дворе, огражденном со всех сторон постройками. Я сказал, что ищу доминиканского монаха, прибывшего недавно из Рима.
Спустя некоторое время из-за какой-то низкой двери появилось четверо вооруженных людей. Они не были ни монахами, ни воинами. На конников тоже были не похожи, только вот слишком много колющего оружия понавешено было на них. Доминиканец явно откуда-то увидел меня и посчитал, что четверых будет достаточно…
