— Это к лучшему — пусть не слышит.
И добавил:
— Куда мы пойдем?
Я признался ему:
— Не знаю. Куда ветер подует. По крайней мере, не учуют нас — они ведь могут пуститься в погоню с собаками.
Он подтвердил:
— Да, знаю.
Я посмотрел на него и сказал:
— Не пойду туда, к альбигойцам. Среди них есть предатели.
Влад сказал:
— И я бы не пошел. Слушай — отчего ты остался на этом холме, рядом с палачами? Оттого что знал, что не станут они искать тебя в пасти волка.
Я молча ждал. Он говорил жестко и убежденно, — должно быть, весь день обдумывал, что сказать мне. Но не верил я, что он нашел какой-то выход. Влад сказал:
— Нужно теперь искать другую пасть. Такая есть. Земли барона Д’Отервиля. Они близко. Доминиканец не будет искать нас на земле человека, которого ты убил и чьи доспехи ношу я. Ему не придет в голову, что у нас хватит дерзости и безрассудства, чтобы сунуться в волчью пасть. А мы сунемся — я с вепрем на груди.
Я сказал ему:
— И на следующий день Доминиканец поймет, что мы скрываемся во владениях барона. Он ведь знает, что настоящий барон мертв.
Влад сказал:
— Я и хочу, чтобы он понял. И пустился за мной в погоню.
Я сразу же уловил его мысль. Как только он произнес «за мной». Не «за нами». Точно так же я понял с полуслова и Ясена. Я сказал Владу:
— Не думай о Ясене.
Он сказал:
— Ясен пошел на смерть. Я охотник, Бояне.
Я всмотрелся в него. Смеркалось, лицо Влада тонуло в вечернем сумраке. Он собрался с духом, чтобы признаться:
— Прежде чем стать богомилом, я был царским ловчим. Охотился вместе с отцом. Совсем молодой был, дитя. Семь медведей уложил рогатиной, вроде твоей. Оленей гонял, как волк. Пока однажды… не раскаялся.
Мне вспомнилась та ночь, когда Ясен убил пирата. Я видел Влада, сражающегося, как дьявол, но думал, что им движет любовь к Книге и ненависть к ее врагам. А он раскаялся в том, что убивал медведей и оленей… Этот мужчина-дитя. Когда же раскаюсь я?
Влад сказал:
— Не подивился ли ты, что я тогда согласился надеть голову дьявола? Каждый год богомилы бросают жребий, кому быть дьяволом. Трудно им. Боятся. Старец возложил на меня огненную корону во искупление грехов.
Я сказал:
— Подумаю.
Влад настаивал:
— Не на заклание иду. Проникнем якобы тайно во владения барона — чтобы выглядело так, будто прячется он, в надежде разведать, что тут творилось в его отсутствие. Только собак подразним — и разбежимся.
Я сказал ему:
— Ты не знаешь этой земли. Не говоришь на языке народа ее.
Влад сказал:
— Горы и леса были мне родным домом. Здесь все деревья и вода такие же, как у нас. Когда Доминиканец примется искать меня, я стану водить его за собой три дня, а потом спешусь. Прогоню своего коня, и когда они найдут его, то увидят пустое седло. А я разыщу наших братьев у подножия Альп. Там живут болгары. И вернусь в Тырнов. Клянусь.
Я молчал. Ничего другого я не мог ему предложить. Только при этом почему-то все время думал о Ясене. Тогда Влад сказал мне:
— Когда собаки настигают стадо оленей, вожак-олень уходит от стада и приманивает собак, ведя их за собой. И самки спасаются…
Он так и сказал: «вожак-олень». Он был вожаком. Я же, невольно, той самкой, которую спасает вожак. А за Владом в темноте все еще белела одежда Лады.
Влад попросил:
— Не говори Ладе. Потом… она поймет. Она останется с Книгой.
Да, и Ладу нужно было уберечь. Будь у меня в запасе несколько дней, я справился бы со всем этим сам.
Я сказал:
— В путь!
Долго вглядывался я во тьму. Внизу, на пепелище, робко вспыхивали свечи. Я поднял свою рогатину, в которой жила Священная книга. И вдруг почудилось мне, что и Книга железная — тонкие, стальные страницы с письменами, начертанными огнем.
Вначале я думал о Священной книге как о голубе, что несет благую весть. Затем понял, что она — орел, сказочная птица, питающаяся человечиной, плотью людской, тех, кого носит на крыльях своих. Но теперь Книга превратилась в жар-птицу, простершую крылья свои над стрехами домов этих людей, и подожгла их кров. На свет пожаров сбежались охотники и палачи.
Я встал. Забросил рогатину назад, на плечи, развел руки в стороны, насколько смог, и обхватил пальцами теплое железо. Будто распял себя на кресте.
И стоял так — сколько, не знаю. Если бы кто-нибудь внизу, с пепелища, поднял голову и посмотрел вверх, быть может, увидел бы в темном небе очертания черного креста. Они, альбигойцы, ненавидели крест. Боян отказывался целовать его. Но я, Анри, чтил образ мученической смерти Спасителя. И хотел призвать Его благословение на погибших мучеников.
Рогатина давила мне на плечи, стараясь согнуть меня, заставляя опустить голову. Я перебарывал боль и продолжал держать голову свою высоко поднятой к звездам.
Я предчувствовал — и страшился этого предчувствия — что Книга накличет на себя беду, чтобы обрести новые крылья и взлететь.
ДЕНЬ ДЕВЯТЫЙ
1
Солнце садилось. Если кто-то смотрел на нас со стороны и издалека, мы трое, наверное, походили на героев, сошедших с рисунков, что украшают страницы книг, воспевающих подвиги рыцарей. Черная дорога, огромные каштаны по краям, на дороге рыцарь и его паж. За ними следует верный вассал. Далеко впереди, уже окутанные синеватой мглой, смутно виднеются очертания рыцарского замка. Все тени размытые и вытянутые, над землей и людьми витает дремотный покой и предвечерняя истома.
Вблизи же каждый увидел бы, что лошади наши плетутся еле-еле, опустив головы свои до земли. Мы дремали в седлах, покачиваясь из стороны в сторону над лошадиными гривами. Убаюкивающе звенели невидимые ручьи, в мягкой почве тонул цокот копыт.
Поворот — и пред нами раскинулась поляна. Деревья были выкорчеваны, освободив место низким постройкам из дерева и камня. Самой высокой была корчма на постоялом дворе. Под стрехой ее висел изогнутый деревянный щит — наверное, лучшее произведение местного умельца — чудовищная голова вепря с белыми клыками, вытянутыми, как рога.
Влад внезапно остановил свою лошадь, и я чуть не врезался в него. Ладина лошадь остановилась сама, но Лада даже не подняла головы. Когда я поравнялся с Владом, я заглянул ей в лицо. Казалось, она была в забытьи. Изнуренная, сильно исхудавшая, теперь она и вправду была похожа на мальчика.
Влад взглянул на вепря, красовавшегося на его собственной груди, и опустил забрало шлема, будто собирался ринуться на деревянный щит с копьем наперевес. Я осторожно тронул Ладу за плечо и сказал:
