Эмерик сказал:
— Неужели… Неужели привез?..
Я сказал:
— Привез.
Он упал на колени и простер руки к небу. И сказал:
— Благодарю Тебя, Господи, за то, что избрал Ты мой дом.
4
Альбигойцы собрались на общую молитву в большом помещении, построенном из камней, плотно притертых один к другому. Грубо отесанные бревна покрывали потолок. Полом служила хорошо утоптанная земля. Мы находились, должно быть, в старом сарае, все прочие постройки в темноте были не видны.
У стены стоял стол, на котором лежала круглая хлебная лепешка. Позади стола расположились — я, Влад и Лада. Рядом с нами — хозяин дома Эмерик. У нас с Владом забрала шлемов были опущены, а лицо Лады до самых глаз скрывал платок. Над нашими головами справа и слева горели два факела.
Перед нами, в самом центре, стояло человек двадцать — все в масках и в длинных плащах. В скудном свете факелов не видно было ни украшений, ни оружия у этих людей. Лишь время от времени в прорезях масок поблескивали глаза и зубы.
Эмерик сказал:
— Братья, преломим же благословенный хлеб, символ нашей веры.
Он попытался разломить лепешку, но она была такой черствой, что ему пришлось ломать ее о край стола. Эмерик сказал:
— Этому хлебу три месяца. Три месяца не собирались мы для обряда утешения. Потому и очерствел он так же, как наши сердца.
Альбигойцы, не снимая масок, выходили из тени в освещенный круг возле стола, брали по кусочку хлеба и вновь возвращались в полумрак.
Эмерик сказал:
— Перед вами трое посланцев из Тырнова. Братья болгары, простите нам, что встречаем вас с закрытыми лицами. Но две недели назад в нашем городе появились люди Святой Инквизиции.
Я сказал:
— Братья, мы идем к Совершенным, осажденным в Тулузе. Нам нужна ваша помощь.
Из темноты донесся голос:
— Голуби прилетели.
И воцарилось молчание. Эти люди боялись, как бы не узнали их даже по голосу. Я понял, что они вовсе не опытные заговорщики, привыкшие носить маски, а просто люди, вынужденные скрываться.
Тогда вперед вышел высокий человек, вступил в круг света и снял свою маску. Он приподнял голову, словно только теперь смог глубоко вздохнуть и дышать уже свободно. Человек этот казался стариком — худое, изможденное лицо, седые волосы — лишь осанка и голос выдавали в нем человека еще молодого. Он был сыном того времени, когда слабая плоть уступает страданиям и боли и стареет, а дух остается несломленным и молодым. Человек сказал:
— Я судья Бертран. Стыдно хозяевам встречать гостей, пряча лица свои под масками. Папа римский хочет заставить нас поверить в то, что человек человеку волк. Давайте же покажем, что мы люди.
Он подошел к нам и встал у каменной стены, больше не закрывая лица. Вышел еще один человек и тоже снял свою маску. Он оказался стариком, с лицом книжника, но вовсе не воина. И он сказал:
— Имя мое Фолкет. Пятнадцать дней тому назад Инквизитор с церковного амвона дал всем еретикам месяц сроку, чтобы они добровольно сдались. Он принимает всех, желающих свидетельствовать, и любой может прийти к нему и сказать: «Вот этот и тот — еретики». Имущество этих людей делится на три части и одну треть получает доносчик. Так папа развязал руки доносчикам и клеветникам. Никто уже не может быть уверен, что его не выдадут или не оклевещут. Да, папа старается уничтожить нас недоверием друг к другу, подозрительностью и предательством … Я верю вам, братья мои, и открываю свое лицо.
Он тоже подошел и встал у каменной стены.
К столу вышел третий человек. И сказал:
— Меня зовут Гийом. Мы все здесь — вне закона. Убить еретика не означает в наше время убить человека. Папа приказал сжигать еретиков заживо на глазах у всех. Того, кто укрывает у себя еретика или оказывает ему помощь, лишают жизни, лишают чести и наследства. Неужели же мы не люди?
И он встал к стене, стянул маску с лица и, бросив ее на землю, сказал:
— Я свидетельствую против папы. Он позволил выкапывать кости еретиков из могил и выбрасывать их на помойку. Нет нам мира даже в земле. Так пусть же не будет ему мира на небесах.
В круге света появилась женщина. Она тоже сняла свою маску. И заговорила глубоким, прерывающимся от волнения голосом:
— Я Адальгейза. Папа хочет убить душу Прованса. Превратить нашу веселую страну в монастырь. Над Провансом нависла тьма и скука. Монахи либо молчат, либо осыпают нас проклятьями.
Она отошла к стене, а ее место занял еще один мужчина, тоже снявший маску. Это был воин с множеством шрамов на лице и орлиным взором. Среди сбившихся в кучку людей раздался шепот, похожий на вздох. Воин сказал:
— Да, я Арнаут. Знаю, вы считаете меня мертвым. Мой дом, так же как дома других еретиков, превращен в руины. Трупы моих детей брошены на съедение свиньям. За голову еретика дают десять дукатов, за мою — дают тысячу. Я пришел сюда не для того, чтобы сетовать, а чтобы сказать вам: «Братья, Прованс снова восстал. Авиньон, Марсилия, Каркасон, Оранж, Бокер, Тулуза послали свои отряды к Раймунду Тулузскому. Доставайте свое оружие и будьте готовы. Братья из Тырнова, передайте всем болгарам, что душа альбигойцев жива».
И еще одна будущая жертва встала у стены. Адальгейза разомкнула уста и запела. Все, кто стоял у стены, подхватили песню. Запели ее и люди, оставшиеся стоять в полумраке.
Влад поднял забрало своего шлема. Лада тоже стянула платок с лица. Она не пела и с гордым вызовом смотрела на железную маску, скрывающую мое лицо.
Теперь уже все альбигойцы — воодушевившись, или же испугавшись, что их посчитают трусами — сняли свои маски. И все запели:
Восстал Прованс,
хотя изнемогаем мы
от страха пред неведомым.
Услышь нас, Господи, помоги граду нашему…
Я смотрел на них. Я помню их. Все имена, только что названные мною — имена тех, кто уже мертв. Пусть их потомки гордятся ими.
Я тогда так и не снял своей маски, не открыл лица — ведь кто-нибудь из альбигойцев мог узнать во мне потомка рода Вентадорнов. Сильным было семя отца моего, или деда: мы, все пятеро братьев, были схожи меж собой, как близнецы. Тот, кто видел одного из нас, мог считать, что видел всех пятерых. Вот почему, когда все пели с открытыми лицами, только я один стоял среди живых людей, как железная статуя.
Нет, неправда — не потому не снял я своей маски, что боялся быть узнанным. Я не верил им.
5
Люди стали расходиться. Одни, перед тем, как уйти, снова надевали маски, другие уходили, держа их в руках. Ко мне подошел Арнаут — воин с орлиным взором. Он сказал мне:
— Брат, знаешь ли ты, чей герб носит этот человек? Барона Д’Отервиля — одного из самых жестоких палачей Прованса.
