Вот выдержки из стенограммы выступления (20 сентября 1946 года) Александра Яковлевича Таирова, чародея театра, человека, как его характеризовали современники, крайне откровенного и принципиального:
« Когда мы говорим о молодых актерах, мы часто забываем их возраст. Мы забыли, что Гамлету «пошла осьмнадцатая весна», что Джульетте неполных пятнадцать, а играют их люди, хорошо, если им «под пятьдесят»… Меня очень и очень обрадовало появление на сцене нашего ГОСЕТа по-настоящему молодой, яркой и самобытной актрисы Э. Ковенской. Посмотрите спектакль «Замужество» Переца, где Ковенская играет Сореле. Скажите мне, где, в каком московском или ленинградском театрах имеется равная молодая героиня. Этот спектакль мы с Алисой Георгиевной Коонен смотрели два раза… В недалеком будущем мы собираемся поставить несколько новых спектаклей современных советских и западноевропейских драматургов. Если Соломон Михайлович разрешит и не будет возражать, мы готовы пригласить актрису Ковенскую на гастроли в наш Камерный театр и создадим ей все необходимые условия для продуктивной творческой работы ».
Александр Таиров уже давно превратился в культурно-историческую легенду, как и Алиса Коонен, которая на том же совещании, а после в программе московского радио, нисколько не лакируя действительность, сказала:
«… На меня, актрису и женщину, глубокое впечатление произвела игра и необыкновенное человеколюбие юной актрисы ГОСЕТа Ковенской. Раньше мы ее совсем не знали. Я видела ее только в одной роли Сореле. Посмотрите, товарищи режиссеры, как она двигается по сцене, как просто и человечно смотрит в глаза своим партнерам, как она плачет, как смеется, ведь на ней держится весь спектакль! А пьеса-то слабая, драматургия и конфликт почти не тянут.
Сегодня Ковенская смело может взяться за любую роль молодой героини – и драматическую, и комедийную, и трагическую. Прошу вас, запомните ее глаза, жесты, улыбку, мимику.. .»
Мне кажется, главные, заветные слова были найдены. Ее глаза, жесты, мимика и сегодня гипнотизируют, будь то концертное выступление или обыкновенный житейский разговор. В отзывах на ее роли угадывается чувство какой-то неожиданной благодарности.
Еще несколько реплик.
Из выступления Аллы Константиновны Тарасовой:
«… К сожалению, я совершенно не знаю еврейского языка. Соломон Михайлович Михоэлс и очаровательный Зускин уговорили меня прийти в ГОСЕТ на «Замужество» Переца. За нами увязались Кедров, Кторов, Марков… С первого своего выхода меня заинтересовала чудесная, молодая актриса Ковенская, мы следили за ней, не отрываясь, до самого конца спектакля, и честно говоря, нам жалко было расставаться. Надеюсь, что это расставание не надолго. ..»
Мария Осиповна Кнебель:
« Я ездила в Иркутск принимать спектакли. На вокзале меня встретил Курский, администратор ГОСЕТа, он вручил приглашение на «Замужество». С высокой температурой, с гриппом пошла на спектакль, и вы знаете, товарищи, я не разочаровалась, сразу, на другой день грипп испарился. (Смех, аплодисменты.) Я безмерно рада, что увидела умную (в наше время это редко бывает) актрису Ковенскую, которая своей игрой, своим отношением к образу потрясла меня. Вот как надо играть! Вот как надо творить на сцене! Какая удивительная самоотдача! Какое чувство и сколько страстей в этом хрупком создании!.. Вот с такой актрисой интересно работать, несомненно, что КОВЕНСКАЯ – АКТРИСА БУДУЩЕГО ».
Я и сегодня, через годы и годы, разделяю мнение большого педагога и режиссера М.О. Кнебель. Просто уверен, что кто-нибудь из чреды драматургов, вспомнив про беса, напишет новую пьесу для Ковенской, и это будет возрождение легенды, пропущенной сквозь горнило испытаний. Впрочем, об этом еще пойдет речь…
А уже готовилась премьера, по замыслу исключительная в истории театра: «Реубейни – князь иудейский».
Но ничего не утешало Михоэлса. Какие-то тайные токи, которые миновали его актеров, коллег, друзей, точно губка вбирал художественный руководитель.
Леонид Осипович Утесов рассказывал: « Поздней осенью 1947 года я встретил Соломона Михайловича. Михоэлс сказал: «Не понимаю, что делается вокруг, не понимаю людей. Театр погибает. Даже на «Фрейлекс» зал пустоват… Не ходят евреи в свой театр. Знаете, я по-прежнему люблю ходить в зоопарк. Многие дикие животные размножаются в неволе, а вот обезьяны… ни в какую…
Разные были в еврейской истории времена. Неволи хватало… Да, евреи Средневековья, бывало, вынужденно отрекались от своей веры. Но если и отрекались, то ночами тайно молили Бога простить их слабость. И, начиная Судный день, – замаливали свои грехи пением «Кол Нидрей»… »
…Накануне Михоэлс был в Сокольниках. Выходил из метро. Какой-то парень толкнул его сумкой.
Михоэлс сказал:
– Ну вы хоть извинитесь, молодой человек!
А тот:
– Ха! Извиняться! Старый жид пархатый! Буду я еще перед тобой извиняться!
« Что ж это делается такое? – думал Михоэлс. – Вот завершить бы мне работу над «Реубейни» – и больше ничего делать в театре не буду, не могу, не хочу ». (Матвей Гейзер)
А может, и впрямь человек был создан в последний день творения, когда Бог уже утомился?
Этель вспоминает те дни, когда поступило скорбное известие: нет больше Михоэлса… Нет…
На квартире Михоэлса много людей, все сидят, плотно прижавшись друг к другу, и молчат. Тишина страшная, как ночной кошмар. Ей казалось, либо она оглохла, либо все происходит в сне.
Поскольку в эту морозную ночь электрички не ходили, кому-то пришлось проделать пешком путь в 20 километров.
Гроб с телом привезли на Белорусский вокзал. И снова необычайная тишина. Десятки тысяч людей, собравшихся на вокзале, стояли и молчали.
Потом панихида у здания театра. Жена Горького Екатерина Павловна Пешкова положила у ног Михоэлса лилии.
Пел Иван Семенович Козловский. Будто в морозном воздухе кто-то тронул серебряную струну.
Играл пианист Эмиль Гилельс.
Какая-то таинственная жизнь шла вокруг.
А на крыше двухэтажного дома напротив театра – маленькая худенькая фигурка человека, играющего на скрипке.
Скрипач на крыше…
В такую стужу…
Жена Михоэлса, Анастасия Павловна, рассказывала, что гроб с телом Михоэлса до панихиды привезли в лабораторию академика Збарского, того, который бальзамировал Ленина. Когда гроб открыли, стало ясно то, что таким воплем выкрикнула в первые минуты Ковенская: «Убили!»
Ссадина на правом виске.
Сжатые кулаки.
Перец Маркиш, увидев Михоэлса в гробу, воскликнул:
– Не поднимайтесь туда! Ничего общего со Стариком…
Эстер Лазебникова-Маркиш вспоминает: до пяти часов вечера Збарский «чинил» разбитую голову Михоэлса, стараясь придать ей человеческий вид.
Очевидцы рассказывали, как еще год назад между академиком Збарским и Михоэлсом состоялся разговор.
