На заднем сиденье развалились мэр дружественной нам Александрии и мэр нашего города Деркето, последнего при каждом повороте бросало на сидящую рядом Рыжую Венеру…
Я видел ее лицо, которое расплывалось, превращалось в нечто вневременное, и с ужасом подумал, что начисто забыл о ней. Я даже с трудом припоминал, что произошло, почему я оказался в автобусе. Кажется, спешил в больницу, куда увезли укушенную змеей Челиту. Я смотрел на эту странную компанию, и мне казалось, что все они напоминают мне каких-то бесплотных духов, поскольку растворились в пространстве «Кадиллака». При этом я мог свободно входить в их мысли, читать их, и это отвлекало меня от того, что происходило в палате.
Ахмеду аль-Хасану было приятно внимание людей. Их всеобщая бездумная податливость. Он даже хотел выйти из автомобиля, немного размяться, заодно показать народу свою стать, но остановиться в этом потоке нельзя, машины могли сбить животных, и он с сожалением подумал, что Лондон, как и Нью-Йорк, где он пробовал подобный выезд, мало приспособлен даже для таких невинных затей. «Слишком неудобен, слишком неудобен», – снова думал он о Лондоне. Но на него по-прежнему смотрели завороженными глазами, точно он разбойник из сказки, который произнесет сейчас магическое слово, и все увидят, как медленно распахивается дверь пещеры, открывая взору блеск несметных сокровищ.
И все же мысль, что в Лондоне что-то не так, что-то неладно, обрадовала его. Он еще подумал о постоянной сутолоке, неразберихе, каком-то человеческом океане, который захлестнул этот город, весь христианский мир, словно над ним кружит песчаная буря, превращая город в желтое марево.
Только о Востоке Ахмед аль-Хасан думал с гордостью и нежностью. Его нос с горбинкой делал лицо хищным, а глаза устремлялись вперед как маленькие щупальца, выискивая хаос и беспорядок. Но раз уж он застрял в асфальтовых джунглях этого города – пусть любуются им, гордым сыном Востока, пусть смотрят на него с восхищением и завистью.
Что они, все эти неверные, смыслят в жизни? Что они знают о смерти? Только на Востоке умеют замечать, как мелькают минуты, проходят часы, недели, месяцы, годы и однажды кончается жизнь. Жизнь других, но и собственная тоже. Но именно на Востоке люди победили смерть, создав дивные гробницы-пирамиды, усыпальницы, шагнувшие в вечность. Ранним утром, когда пустыня еще погружена во мглу, первые лучи солнца касаются их вершин, создавая вокруг как бы золотой ореол…
Смешное состояние – путешествовать по одному из лучших городов западного мира и думать о Востоке! Плывешь и плывешь, плывешь без пауз, но движется только солнце, точнее, луна. И ничего не меняется – разве становишься старше…
В молодости он был человеком сильным и гордым. Однажды, еще в бытность его юношей, какой-то суданец с крестом на шее не впустил Ахмеда аль-Хасана в кофейню. Он вынул нож, пырнул его разок и пошел домой. Не оглядывался, знать не знал, что стало с суданцем. Шел, напевал какую-то мелодию, в прекрасном расположении духа. Его нож был из настоящей дамасской стали. Не впитывал кровь…
Или как-то раз ночью глядит себе в темноту. Вдруг видит – что-то движется в темноте, приближается к нему. Он выхватил пистолет, нажал на курок – бац! Подходит, видит: женщина. Жалко… ведь могла стать его наложницей…
Ахмед аль-Хасан нахмурился. Обнаружил в своих мыслях сложный, не удовлетворивший его поворот: ну при чем тут женщина? Пожалуй, прав был только один аятолла Хомейни: «Ни Запад, ни Восток – только ислам». Только ислам спасет погрязший в грехах и разврате мир, в том числе и этот надменный город. Только Аллах составляет живое сердце организма, называемого человечеством, его живой дух, его светоч! Ислам – вот всеобъемлющая программа социального переустройства мира, а вместе с тем и человека. Коран, самая старая, самая эффективная конституция мира, и для Ахмеда аль-Хасана это непреложно. Жалок человек, оставляющий свои помыслы любым мудрствованиям вне ислама, неполноценен и достоин сожаления.
А Лондон по-прежнему плыл мимо. Зачем столько народу? – думал Ахмед аль-Хасан. – Вовсе не нужно. Они снижают общий жизненный уровень. Уже одно то, как они едят и пьют, работают нечистой левой рукой, уже это способно отвратить от них внимание Всевышнего. Но главное – сокрушить Израиль. Сокрушить сионизм. Подумать только – везде его след! Кто убил Джона Кеннеди-младшего? Ах, да, по официальной версии – погиб во время крушения спортивного самолета «Саратога», вместе с женой и невесткой (и снова жаль – ведь можно было и их взять в наложницы). В самолете была взрывчатка! По сообщениям западных газет – «вероятный ее источник – ближневосточное государство». Ну что они там кокетничают – не Саудовская же Аравия. Конечно, Израиль, кто еще? По слухам, Кеннеди-младший проявлял большой интерес к тайне политического убийства израильского премьер-министра Ицхака Рабина в 1995 году. Причем он не просто интересовался, а пытался вести независимое расследование. Вот и нарвался…
Кстати, почему так небрежно сработали в александрийском автобусе? Кто-то из израильтян, говорят, все-таки жив. Вот этот «русский», например, член муниципалитета – ха-ха! Вы посмотрите, как теперь живут в России? Если крейсер «Аврора» начнет стрелять по своему правительству, то это будут уже не холостые снаряды. Что могли вынести эти «русские» из того государства? Разве здесь, на Востоке, их дом? Ему, Ахмеду аль-Хасану, не все палестинцы нравятся. И в том числе этот зазнайка Арафат. И те крикуны, которые кругом кричат о революции, без слова «исламская». Аллах велик, но что они имеют в виду? Ну, допустим, победят, но что построят? И на чьи деньги? Конечно же, на его, Ахмеда аль-Хасана деньги! Тогда зачем они? Зачем этот Арафат? Он, он сам, Ахмед аль-Хасан, будет строить. За свои деньги. И то, что захочет.
Этот мэр Александрии, кажется, всерьез расстроен терактом. Говорит: президент Мубарак не любит, когда звучат взрывы. Лучше договариваться, чем стрелять.
Правда, правда, можно и договориться. Вот этот мэр израильского города из какой-то партии «Шомерец» готов договариваться.
И Ахмед аль-Хасан припомнил плотного человека среднего роста. Его выправке мог позавидовать любой строевой офицер. Правда, лицо жесткое, зауженное книзу, с опущенными уголками рта, напоминает хищную птицу. Но голова высоко поднята. Глаза, увеличенные очками, выражают решимость и волю. Никакого демократизма в одежде, свойственного большинству израильских политиков, никакой свободы и небрежности, строгий костюм, белая рубашка, галстук, и целует женщинам руки, представляясь: «Бей-гин», с долгим ударением на «г».
Раз целует руки – значит, с ним можно договориться…
Ахмед аль-Хасан повернулся и посмотрел на спутницу, которая одиноко сидела на заднем кресле. «И ее можно…»
Да, так тот… Тогда еще молодой, Ахмед аль-Хасан три раза смотрел телевизионную передачу о прибытии Бегина в Каир. Это был театр!
«Жарко», – сказал израильский премьер.
Ему ответили:
«Да, очень жарко».
«Да. Когда жарко в Египте, в Израиле обычно тоже жарко. У нас одинаковая погода».
«Да».
«Мы в Израиле называем это «хамсин».
