– Если не ошибаюсь, вы, кажется, моя землячка, варшавянка с Налевок?..
– Очень возможно, что вы не ошибаетесь…
– Если не ошибаюсь, я встречал вас у мадам Сорокер на Налевках?..
– Возможно, что вы не ошибаетесь…
– Если не ошибаюсь, вы вторая жена господина Курлендера?..
– Не все ли равно, ошибаетесь вы или не ошибаетесь…»
Сейчас начнется… Книгу о них можно написать…
Он и написал.
И сделал их имена нарицательными.
Уж он умел смеяться над своими евреями!
Приедет, скажем, в Мариенбад на одно лето – « и хватит материала на три зимы », ведь курорт существует для развлечений, а не для морали.
Странное дело, где бы ни поселились евреи, всё вокруг принимает облик местечка.
Дом, где родился Шагал, например, напоминал ему, как напишет он впоследствии, «шишку на голове зеленого раввина с моей картины или картофелину, упавшую в бочку с селедками и разбухшую от рассола. Как я здесь ухитрился родиться? – морщился и думал Шагал. – Чем здесь люди дышат?»
А еще речка Вонючка, ее окрашивает своими стоками каждый день в разный цвет стоящий выше кожевенный завод. Пустырь, где среди камней и мусора прорастают цветы и травы.
« Молодые и старые евреи всех мастей трутся, снуют, суетятся. Спешит домой нищий.
Степенно вышагивает богач. Мальчишка бежит из хедера ».
Куда он побежит?
Скорее всего, к воротам кладбища. Летит туда, чтобы выплакаться.
Внизу река. Где-то вдали мостик, а прямо перед ним – погост, место вечного успокоения, могила.
Моя мать ещё застала эту нищету в местечке. Она вечно слышала свои мольбы к отцу, матери: «Мама, хлеба! Отец, хочу кушать!» Точно Шолом-Алейхем говорил устами её и её сестер… И ответы родителей: «Хотите кушать? От этого не умирают!»
Ещё как умирали…
Но и радостный день не за горами! Гулять, скорее гулять! Смотреть в небо: там можно летать и говорить с Богом. И расти до размера всей Вселенной! Или со всей детворой – на речку. Вода всё остудит…
Душа Шолом-Алейхема так никогда не вышла из детского возраста… Даже домашние поражались, как по-детски чист его восторг…
А вот великий художник Хаим Сутин не любил вспоминать местечко. До конца жизни. Даже на идиш не хотел разговаривать, хотя долгое время никакого другого языка не знал. Вспоминал: его часто били на улице, дома, в хедере. И тогда он совсем как автор «С ярмарки» шел в лес, где долгими часами слушал птиц и лесные шорохи; когда стемнеет, смотрел на звезды. И это осталось на всю жизнь. Как, впрочем, и субботние вечера в местечке. Трепещущее пламя свечей. Тени на стенах и потолке. Молитвы. Песни.
В Париже он будет работать все семь дней недели.
У него будут новые костюмы и немыслимые галстуки. Однако свечи в Субботу будут гореть в его доме непрерывно.
И при всех обстоятельствах.
Так было в местечке Смиловичи.
И в любом другом местечке…
Местечко – Отчий дом.
В Израильском доме писателей, – Бейт-Черняховски, по улице Каплан, 6, на стенде под стеклом – удивительный документ:
...
«ПОДПИСНОЙ ЛИСТ НОМЕР 1022
Милостивый государь! Для образования Союза еврейских писателей покорнейшая просьба собранную по сему листу сумму немедленно выслать временному кассиру
М.Г. Кагану в Гомель».
Далее следует список жертвователей: «Кабанский кружок сионистов» и сумма – 22 рубля. Дата – 16 мая 1903 года. Еще там, в Российской империи, начался Союз писателей Эрец-Исраэль, который окончательно создан Х.Н. Бяликом в 1921 году.
В том же году Тель-Авив получил статус города.
От Риги и до Одессы, на просторах России и Украины, Буковины и Бессарабии, Румынии, Богемии, Моравии, Венгрии, Польши и Литвы – всюду были еврейские местечки.
Местечки – хранилище еврейской души. Колыбель наших дедов и прадедов, наших песен. Здесь евреи одним глазом смеялись, другим плакали, отсюда вышли ученые и поэты, гениальные художники и полководцы. Здесь рождались короли на один день и актеры на всю жизнь.
Как, каким образом из маленьких пыльных штетл – местечек, оторванных от большого мира, разъединенных труднопроходимыми дорогами, среди болот и лесов, где люди жили точно в загонах для скота, вышли Шагал и Сутин? И десятки других великих художников и писателей? Как могла в захолустном Белостоке родиться «Ивритская драматическая труппа», из которой потом вырастет театр «Габима»?
Штетл уничтожали огнем и мечом головорезы Хмельницкого и петлюровские бандиты.
Но по-прежнему в кузнице загорался огонь.
И летели искры. И кузнец напевал. И шил портной, и кричал водонос. И меламед учил малышей азбуке и Талмуду, и сапожник стучал своим молоточком…
Колыбель плотогонов и мудрецов и – увы! – красных комиссаров – еврейское местечко. Главным здесь было учение. В местечке росли будущие выдающиеся раввины, интеллектуалы, общественные деятели. Где еще можно было найти книги, на которых стоит штамп: «Общество дровосеков Бердичева для изучения Мишны». Их уничтожали, сжигали, как людей, но и сегодня в библиотеках Иерусалима или Нью-Йорка сохранились книги с подобными экслибрисами.
Каким бы бедным ни было местечко – в центре непременно стояла синагога, а когда приходила беда – пускали шапку по кругу, кормили голодных, облачали нагих…
Хасиды и революционеры. Упрямцы и добряки. Свадебные шуты и пророки. И над ними – «а идише маме», которая учила «не мудрствовать лукаво», потому что ты, как любила говорить бабушка, – «маленький еврей и промок под дождем»…
Есть у Шолом-Алейхема удивительный рассказ. Как всегда, он исполнен неизбывной тоски. И юмора. Однажды мне даже сказали, что читать этот рассказ… ну что ли… стыдно.
– Отчего?
– Да уж больно этот еврей… маленький, жалкий. Зачем жалких-то людей выставлять на суд чужих? Что, среди нас нет сильных?
И начали перечислять…
– А разве слаб духом Тевье? – продолжил я список. – Не высок, не силен, не могуч?
И какая сила его пересилила?
Да никакая!
Вообще, человек – не железо. И каждому еврею положена своя доля. Свой удел в будущем мире.
А тот рассказ – о том, как меламед Фишл возвращался домой на Пасху из Балты в Хащеваты. И что с ним приключилось в пути.
Он – человек, которому суждено было быть дома гостем, желанным гостем, но на короткое время, только на праздники. Потому что все остальное время он учительствовал на чужой стороне, держал в руках указку, вдалбливал в тупые головы Талмуд и тихо тосковал по дому.
