– И куда ты отправился? – спросил Боброк.
– В одну деревушку у Мурома. Нашел ее случайно. Мертвая деревушка. Все дома стояли заколоченные. Даже собаки там не жили… Нашел дом на отшибе, отбил доски от окон… Хороший дом. Даже печь никто не тронул, железа не выдрал: замажь глиной щели – и пользуйся… Там я прожил пару лет, безвылазно.
– И ты никуда оттуда не уходил? С твоим-то даром?
Сухан медленно, точно боясь ошибиться, покачал головой:
– Нет. Я ненавидел свой дар и почти им не пользовался, разве что, когда заканчивались продукты, навещал железнодорожную станцию и брал кое-что по мелочи из стоявших там товарняков. Иногда консервы, иногда муку… А потом в муромской деревеньке мне надоело, и я стал играть в Робин Гуда. Грабил делмэнов Долбушина.
Глава финансового форта отнесся к такому признанию равнодушно. Он сидел у стены вытянув ноги. Топор берсерка лежал у него на коленях, и Долбушин рассеянно трогал кожаный ремешок, которым была обмотана его рукоять.
– Деньги я отдавал нищим, но не всем они помогали. Однажды я подарил пять тысяч одному пьянчужке с грустными глазами… Я подумал: пусть я сам несчастен, но смогу же я сделать счастливым хоть кого-то? Через три дня я вновь попытался найти этого пьянчужку, а мне сказали, что он уснул ночью на морозе – думаю, все из-за тех же пяти тысяч. Выходит, моя доброта его только быстрее ухлопала… И тогда я пошел к Гаю. Явился к нему ночью через алую прорезь, оглушил арбалетчика и хотел убить Гая…
– Но не убил, – сказал Боброк.
– Не убил, потому что он не испугался. Сказал, что давно ждал меня. И я стал с ним беседовать. И… как странно: у нас оказалось немало общего! Мы говорили, что то, что существует сейчас, это не ШНыр. Пчелы находят подростков, у которых есть какие-то качества, и приводят в ШНыр. Там их вталкивают в куртки из заскорузлой драконьей кожи, вручают им шнепперы и саперки, а потом эти несчастные дети застревают в болоте, сливаются с закладкой или гибнут в первом же бою. Зачем пчелам тащить на войну этих смертников, если уже ясно, что они не выдержат? Свобода выбора? Но это для нас свобода, в нашем линейном времени! Двушке же наперед известно, кто сломается, а кто выстоит. То есть получается, что кто-то наперед рождается для страданий и для гибели!
– Я думала об этом. Спросила как-то у Меркурия, почему страдают и умирают дети, почему многие вещи несправедливы, и были другие вопросы в этом духе… – глухо произнесла Штопочка, стоявшая рядом с Суханом, но до сих пор молчавшая.
– И что он ответил? – жадно спросил Сухан.
– Он ответил, что не знает. Но потом добавил: «Загадка, загаданная в двухмерном пространстве. Совсем иначе. Решается в трехмерном. А если пространство. Стомерно. То и решать. Бесполезно. Прорвемся на двушку. И там все поймем. Надо просто верить».
– То есть мы видим все не так? И поймем только потом? Но я все равно не понимаю, почему из-за этих загадок дети должны залипать в болоте! Потому что они не выдержали и где-то ошиблись? – нахмурился Сухан.
Боброку не хотелось рассуждать на эти темы. Он был пнуйцем и видел мир просто. Вот враг – вот кулак. А что хорошо и что плохо – уже до нас разобрались.
– Почему ты не с Тиллем? – перебив, внезапно спросил он Сухана.
– Я сам по себе. Тилль мне много что поручает, но побаивается. Предпочел иметь рядом Зомби.
– Зомби? Это еще кто?
– Был у Тилля прекрасный боец, но вдруг подсел на псиос, в считаные недели опустился и подсадил себе личинку. Обычно растворенные ходят как роботы, но этот сохранил сообразительность и ловкость. Видно, эльб попался чуть повыше уровнем и сохранил ему мозг. Хотя Зомби, конечно, уже давно не человек. У него много всяких возможностей. Он поддерживает связь с болотом, может видеть проходы здесь… внутри дома и способен провести Тилля.
Пока Сухан говорил с Боброком, пнуйцы осмотрели этаж. В углу квартиры Сухана они обнаружили несколько деревянных ящиков и открыли их.
– Ого! Да тут полк вооружить можно! – присвистнул Рома.
Сухан подошел и небрежно пнул один из ящиков ногой:
– Полк нельзя. Роту нельзя. А вот взвод, пожалуй, можно, если сильно не капризничать и брать что дают… Есть луки, самострелы… Вот шпага-пистолет, непрактичная, но красиво отделанная… Шестнадцатый век. Я заряжаю ее песком и гравием с двушки. Сносит все как картечь. Остались, по счастью, запасы с прежних времен. Эльбы очень их не любят. – Он присел и потянул к себе другой ящик. – А здесь у меня белое оружие!
– Может, все-таки холодное? – переспросил Рома.
– Холодным его называет тот, кто не знает слово «белое», – строго поправил Сухан. – Мечи, сабли, секиры, кинжалы и разные промежуточные. Вот меч из коллекции Ресмана, а этот – работы мастера Юлиана дель Рея. Но лучший, конечно, Цезаря Борджиа. Хотя явно парадный, узкий, чисто для уколов… Уже больше шпага, чем меч. Едва ли хозяин хоть раз обнажал его для боя, а вот я как-то попытался… Не всем же убивать чужими руками – это может позволить себе только самое высокое начальство. – И Сухан не то насмешливо, не то с вызовом взглянул на Долбушина. Потом отбросил мешковину со следующего ящика. – Здесь у меня подсайдашные ножи, засапожные, даги. Арабского оружия много. А вот японское не люблю. Хрупкое очень. Чуть ошибешься – как стекло разлетается.
– Откуда такое богатство? – спросил Ул. Он догадывался, на сколько может потянуть такая коллекция.
– Навещаю западные музеи. Беру попользоваться. Когда надоедают, возвращаю. К вещам надо относиться просто. И кстати, это чушь, что четырехсотлетние клинки обязательно будут ржавыми и гнутыми. Хороший клинок времени не боится. А вот подделки ржавеют быстро. Весь девятнадцатый век два города в Италии и один в Германии только тем и занимались, что штамповали поддельное оружие и доспехи для нуворишей, купивших себе дворянство. Им важно было доказать, что дворянство у них древнее. Покупали замки и украшали их нарочно состаренными мечами с фальшивыми зазубринами, рыцарскими латами и щитами с гербом. Но это все, конечно, новодел.
У запасливого Рузи оказалась в кармане пачка охотничьих колбасок. Он хотел поесть сам, но из вежливости принялся всем раздавать. И, разумеется, ему единственному не хватило колбаски. Это, как известно, извечная проблема всех угощающих. Иногда хочется доверить угощать кому-то третьему, чтобы не хватило уже ему.
– А ты сам что, не хочешь? – участливо спросила Рина, которой Рузя отдал последнюю колбаску. Выражение лица Рузи – слишком просветленное и радушное – показалось ей подозрительным.
Рузя замотал головой, просветляясь еще сильнее. Все многочисленное оружие, которым Рузя недавно навьючивался, теперь было им благополучно растеряно. Остался только одинокий японский сюрикен, прочно прижившийся в кармане. Рузя с большой ловкостью надрезал им скотч, вскрывал консервные банки, отпарывал какие-то ниточки – и все лучше понимал японских ниндзя. Видимо, их знаменитая боевая ярость зарождалась, когда ниндзя по какой-то причине метал свой сюрикен во врага и, понимая, что ему теперь нечем отпарывать ниточки, чистить под ногтями и царапать на деревьях послания девушкам, приходил в бешенство.
