– Никак нет, Иван Иванович. Воздух у меня во всех баллонах. Тот самый, которым мы дышим. Чистого кислороду мне неоткуда взять.
– И что же, что воздух?! В кессонах вон тоже воздух, а только люди, что им дышат под давлением – хмелеют.
– Надо же! Вот не знал. Да только откуда же на моей подводной лодке взяться повышенному давлению? Она же у меня герметичная!
– А куда вы, милостивый государь, воздух после выдоха деваете? – Макаров ехидно щурится.
– За борт через клапан выпускаю.
– Насосом выкачиваете?
– Сам уходит, – я бью себя по голове, и отошедший куда-то ненадолго бодун – тут как тут. Начинает ломить виски, и я замираю от настигшей меня боли.
Видимо, смена выражения лица была достаточно выразительной, потому что Зацаренный даже побледнел от сочувствия:
– Вы уж, Петр Семенович, поаккуратней с казенным-то имуществом! Ну, сплоховала головушка, но ведь без нее думы думать никак не получится. А это нам нынче надобно.
Этот человек раньше, кажется, служил с нашим командиром, причем отношения между ними давно сложились. Хотя, если говорить о головушке, то как раз о лейтенантской и следует в первую очередь. Буйная она у него, темпераментная, если выразиться помягче. Ведь и катер ему достался самый лучший – мореходный, и с приличной скоростью, и в пекло он на нем первым лезет, увлекая за собой остальных.
– А как, позвольте полюбопытствовать, меня из моря выловили? Ничего ведь не помню.
– Взрыв вашей торпеды мы расслышали, отсчитали потребное время и вышли в точку рандеву. А вы там, словно дельфин, резвитесь. Ныряете на просторе, будто морю родное дитя. Вот и ловил Измаил Максимович вашего ныряльщика за хвост, гадая о месте, где в другой раз покажетесь на поверхности.
– Ничего страшного, Петр Семенович. Курс вы выдерживали строго, и ритм был четкий. Набросили шестом удавку на кормовой рым, а потом стекло вынули, и запоры люка отпустили. Клемин хорошо знает устройство субмарины, так что, как только обуздали вас, сразу продул цистерны и тогда уже вынули тело ваше горланящее. Кстати, не напоете ли?
– Я бы напел, если бы вспомнил. Совсем ведь о тех событиях память у меня отшибло.
– Слова там были про то, что сурово брови мы нахмурим, если враг затеет нас сломать.
Упс! То есть ой. Надо срочно переводить разговор на другую тему.
– Позвольте, а как же турки вам позволили действовать в этом районе?
– Знаете, они, как увидели, что «Великий князь Константин» спускает на воду катера, развернулись и вспомнили о неотложных делах в противоположной от нас стороне.
Так. Час от часу не легче. Чистое ведь безумие идти мирному, слегка вооруженному пароходу к чужому берегу, когда там полным-полно настоящих, построенных для боя, кораблей. Это, выходит, Степан Осипович крепко рисковал. Впрочем, на здравый смысл этого человека я по-прежнему полагаюсь. А только наверняка сам он в этот момент шел на сближение с каким-нибудь броненосным фрегатом, не будучи уверенным, что тот уклонится от боя.
И чего это он хмурится-то? Наш будущий адмирал?
Словно в ответ на мои терзания, командир корабля приступает к произнесению накипевших слов.
– Лодка, которую вы, Петр Семенович, построили, ужасна. Не менее ужасны и сколоченные из досок торпеды. Так вот, как только вернемся в Севастополь, сразу, к чертям собачьим приступим к изготовлению новых. Поскольку особенно ужасны оные аккурат для супротивников наших.
– Что, даже в устье Дуная не забежим? – слетает с моего языка.
Решительный взгляд Макарова делается задумчивым. Наверное, побаивается начальства, которое вряд ли спустит ему самовольство. И меня снова словно кто-то тянет за язык:
– Скажем, что компас не туда показал. У нас ведь имеется еще целых шесть неизрасходованных торпед. Как они закончатся, так и отремонтируем компас-то.
В каюте повисла звенящая тишина.
Зря я это сказал.
Глава 8
Вот оно как, оказывается
Оказывается, уже не сегодня, а завтра. То есть атака Батумской бухты была вчера. Долгонько же я был никаким после отравления кислородом. Хотя не верю в эту гипотезу. Может, от волнений со мной дурнота приключилась, или кессонная болезнь в легкой форме – я ведь изрядно времени провел на глубине двадцать метров. Не знаю, не доктор. Однако в те разы, когда держался под самой поверхностью, ничего подобного не случалось.
А еще нижние чины рассказали, что наш корабль заходил в Поти, где пол-экипажа искало медиков, причем делалось это в режиме аврала. А вот о том, что производили эскулапы над моим бесчувственным телом, никто мне не поведал – все стыдливо отводили глаза. Сами понимаете – откачивали перебравшего моряка, чтобы не сдох с перепою. Да еще и козу притащили на боевой корабль. Теперь все, что из нее надаивается, мне приходится выпивать. А парное козье молоко, на мой вкус, горчит.
Тем не менее не огорчать же людей! Для меня ведь старались! Пью. Даже причмокиваю, демонстрируя удовольствие. Тем более что это мне действительно помогает.
Наш «Великий князь Константин» – железное судно. Однако палуба у него деревянная. По ней приятно ступать босиком. Но Сашка Клемин в этот погожий денек стоит на баке обутый и одетый по полной форме с винтовкой на плече. Наказали хлопца за непочтительность. Этот наглец без приглашения явился на мостик и корил господ офицеров за то, что те не бросаются меня спасать. Если бы послушались его – наверное, еще к выходу из бухты подошли бы и принялись в воду нырять, выглядывая ныряльщика. И без того все было не по плану.
Степан Осипович подошел к берегу не в пятнадцати милях от Батума, а в пяти. И не через семь часов после последнего подрыва, а через два с половиной. Так они рассчитали динамику моего бегства, опираясь на знание скорости лодки. Ну а потом уже сигнальщик разглядел, как я резвился. Версия, которую Клемин «донес», прежде чем довел командира до белого каления, заключалась в том, что я захекаюсь насмерть и всплыву. Тут они меня и выловят.
Вот и получается, что не семь часов я пропедалировал, а только три. Потому и жив остался.
Первый опыт применения подводной лодки в боевых условиях принес мне массу важной информации. Первый – выявление собственного конструктивного просчета. Ошибку с клапанами я уже вычислил. И теперь сомневаюсь – следует ли ее устранять. Это не от лени. Тут другое. Обшивка. Я ведь полагал, что при погружении возросшее наружное давление раздавит деревянный корпус. Отсюда – его избыточная толщина. В результате за счет семи сантиметров толщины стенки у меня набежало лишних восемьсот квадратных сантиметров поперечного сечения, а это около пятнадцати процентов общей ее величины.
Скажете – мелочи? Так у меня все построено на учете мелочей. Те же передние кромки рам защиты рулей глубины застроганы наостро, чтобы лучше резали воду. Поработали бы вы с мое педалями – совсем бы иначе рассуждали.
