– Сиденье еще теплое. Поджаривали здесь кого-то до меня?
– Чувство юмора – полезная штука, мистер Хауэр.
– Для вас я – Рико. Как защитный механизм чувство юмора грозит наименьшим ущербом.
– Что вам сказали по поводу нашей встречи?
– Позвонила секретарша доктора Хелфготта и сообщила, что Элиза Фримен мертва и что полиция хочет побеседовать с некоторыми преподавателями.
– Вы хорошо знали Элизу Фримен?
– Постольку-поскольку.
– По нашим сведениям, у вас с ней была интрижка.
– Интрижка? Вот ведь глупость!
– То есть ничего подобного не было?
– В буквальном смысле – глупость. Интрижка! Можно подумать, мы с ней заговор готовили. А мы лишь занимались с ней сексом. – Хауэр недоверчиво покачал головой. – И только из-за этого я здесь? Из-за обычного секса?
– Женщина, с которой вы занимались сексом, мертва.
– Я что, похож на некрофила? – Хауэр усмехнулся.
– Уточняю, – произнес Майло. – Теперь эта женщина мертва.
– Да, прискорбно, но я ничего и не скрываю – мы с Элизой неоднократно занимались сексом, просто для взаимного удовольствия. Мы же с вами – мужчины, для нас тут нет ничего удивительного. Будь на вашем месте женщина, я бы еще понял; женщины склонны примешивать чувства к чисто физическим ощущениям. Но мы же не такие, как они?
– Вы преподаете психологию?
– Да, и обожаю этот предмет, – согласился Рико Хауэр. – Рано или поздно думаю написать диссертацию.
– А что еще вы преподаете?
– Историю общества – годовой курс, по полгода на девятнадцатый и двадцатый века. Факультативный семинар по городской культуре и короткий суперфакультатив «Бедность и борьба с ней».
– Суперфакультатив?
– Награда для особо старательных учеников, – Хауэр подмигнул. – В виде дополнительных домашних заданий и многостраничных рефератов.
– Похоже, вы изрядно загружены, – констатировал Майло.
– Человек, который любит то, что делает, загружен не бывает – только увлечен.
– Ага… и это относится к сексу с Элизой?
– Совершенно верно, лейтенант. Мы оба были весьма этим увлечены, я бы даже сказал – глубоко вовлечены в процесс.
– И как часто вам с ней случалось быть глубоко вовлеченными?
– При малейшей возможности… Простите, я опять начал болтать языком. Мне все это сильно действует на нервы.
– То, что вы находитесь здесь?
– Нахожусь здесь и обсуждаю с вами смерть Элизы. Которая, надо полагать, была не самой естественной, иначе меня сюда не пригласили бы… Простите мне этот телеологический экскурс.
Майло протянул ему свою карточку.
– Надеюсь, ей не было больно, – Хауэр вздохнул. – Элиза не любила боли.
– Она сама вам это сказала?
– Да, и со всей определенностью: «Я не выношу боли, Рико».
– По какому поводу случился разговор?
Энрико Хауэр положил ногу на ногу. Белые шелковые носки, настолько тонкие, что сквозь них просвечивали смуглые щиколотки, резко контрастировали с черными джинсами.
– Видимо, вы подумали о садомазохизме, что я хотел ей сделать больно в процессе секса… Нет, лейтенант, мы разговаривали уже после коитуса. Элиза повела себя очень по-женски. Многие из них в этот момент заводят разговор о себе.
Заговорщическая улыбка. Майло никак на нее не отреагировал. Хауэр повернулся ко мне, надеясь на отклик, но я сделал вид, что вообще здесь ни при чем.
– Я только хотел сказать, – поспешил исправиться Хауэр, – что Элиза стала рассказывать о своем детстве. Отнюдь не безоблачном.
– То есть?
– Отец ее не любил. Думаю, оттого у Элизы и развилась потребность в заботе и повышенная ранимость. Той ночью она хотела объяснить, что в свое время вырвалась из неблагополучной семейной ситуации и не горит желанием ее повторять. Отсюда и «я не выношу боли». Я вижу в этом маниакальное отрицание, попытку Элизы убедить себя в собственных силах. С другой стороны, желание превозмочь свой негативный опыт – это шаг в правильном направлении, так что я не стал ей перечить.
Хауэр посерьезнел.
– Ей не хватало заботы и ласки. Я бы даже сказал, что поиск ласки был краеугольным камнем в ее сексуальном поведении. Потому-то у меня – мороз по коже при мысли, что кто-то плохо с ней обошелся. Смерть насильственная?
– На данной стадии мы не хотели бы разглашать подробности.
– Понимаю, – Хауэр кивнул. – Вполне разумно.
– Но от вас она видела только ласку?
– Лейтенант, я человек, который стремится делать женщин счастливыми. Чем им приятней, тем и для меня больше удовольствия.
– То есть, если женщина попросит сделать ей больно, вы с радостью подчинитесь?
– В определенных рамках – да, только Элизе такое и в голову не пришло бы.
Майло перевернул страницу своего блокнота. Энрико Хауэр с безмятежной улыбкой смотрел на сад через окно.
– Вам нравится работа в Академии?
– Пока что да.
– Планируете сменить ее?
– Вообще-то я не любитель однообразия. Несколько лет назад доехал на мотоцикле от Сан-Диего до Панамского канала. Вскоре после этого отправился в Мьянму – то есть в Бирму – на сухогрузе. Американцев там не очень-то жалуют, но я благополучно продержался две недели. Изучал обезьян на Гибралтаре. А также мелодии фламенко в Андалузии – не как гитарист, а скорее как историк.
– Значит, рано или поздно можно ожидать, что вы снова сорветесь с места в поисках приключений?
– Жизнь – это одно большое приключение.
– Откуда вы родом? – вступил я в разговор.
– Из страны, где итальянцы говорят по-испански и считают себя немцами. – Улыбка. – Из Аргентины. Но я предпочитаю Америку. Страну неограниченных возможностей.
– Таких, как диссертация по психологии?
– Или должность в мозговом центре крупной корпорации. Или еще десять лет преподавания для талантливых, но несколько закомплексованных старшеклассников. – Хауэр взмахнул рукой. – Никогда не знаешь, где окажешься.
– На какую тему вы планируете диссертацию?
– Я хотел бы достичь высот как психотерапевт.
– По-моему, диссертация предполагает предварительное научное исследование, – заметил я. – Во всяком случае, так говорит мой двоюродный брат; он – тоже психолог.
– Я проведу исследование того, как достичь высот в психотерапии. И напишу главу-другую о влиянии психотерапевтического дискурса на эффективность суггестивного гештальта.
Бессмысленный набор слов; я с важным видом кивнул.
