– Нумерологией?
– Да, суть в том, что вся наша жизнь управляется числами, которые являются частью вроде как общего космического плана.
– О, конечно.
– Это связано, понимаете, с вибрациями. Каждая цифра имеет свою космическую вибрацию.
– Как увлекательно.
В этот момент они оба гладили мою голову, их руки порой слегка касались. Предсказание равносильно защите. Я решил, что будет безопасней встать и обнюхать скамейку, но все еще оставался поблизости и слушал, что происходит.
– Да, – сказала Эмили. – Так и есть. И все обычно думают, что это для людей, которые глуповаты и увлечены Нью-Эйджем
[4], не совсем в себе, но по правде это же Древность. Все началось миллионы лет назад, чуть позже динозавров, знаете, жил человек, который изобрел треугольник. Пи-как-его-там…
– Пифагор?
– Простите?
– Человек, который дал начало нумерологии – его звали Пифагор?
Последовала долгая пауза, во время которой я оглянулся проверить, где Фальстаф. Его нигде не было видно, а его запах затерялся среди запахов парка и ног Эмили.
– Не знаю, – сказала Эмили наконец. – Но, как бы то ни было, он первым понял, что можно многое сказать о человеке по его цифрам. Скажем, я родилась 7 июля 1975 года, то есть у меня три «семерки» в личной схеме. А число «семь» обладает разными ясновидческими качествами, и это так мне подходит, ведь я все время думаю о всякой всячине, о которой думают другие люди.
Я ощутил, что Адаму стало неуютно, возможно, он беспокоился, что Эмили сможет понять, что он думал в этот момент, когда смотрел в ее большие таксячьи глаза.
– А вы когда родились? – спросила она.
– О, в 1963, – ответил он. – Год, когда был изобретен половой акт
[5].
– Не поняла?
– Забудьте. Это из стихотворения. Я преподаю английский. Не важно, я родился 3 июня 1963 года.
Челюсть Эмили упала так низко, что на пугающую секунду показалось, будто она проглотит Адама целиком.
Ее рука сжала его предплечье.
– Нет! Вы шутите!
– Нет. Хм, нет. Боюсь, что нет, это мой день рождения. Третьего – шестого – шестьдесят третьего.
– Но это невероятно! Три. Шесть. Шесть. Три. Боже! Вы знаете, я почувствовала это вчера. Просто сидя рядом с вами – от вас шла такая сильная космическая энергия. Такое редко бывает. Ух ты! Боже! Дайте подумать, так, ладно, у вас «три», ага, это значит творчество и независимость. Вам нравятся языки, у вас богатое воображение и вроде как дух свободы. Но есть и «шестерка». Ух ты, это очень странно. Видите ли, «шесть» и «три» – противоположности. «Шесть» означает долг, ответственность, заботу, семью, такие вещи. Ух ты! Внутри вас существует сильное напряжение: между ответственностью и верой в то, что вам кажется правильным, и силой, которая желает быть дикой и следовать инстинктам. Боже, знаете, я это чувствую. У вас такая аура…
Эмили была права. В нем существовал какой-то конфликт, и эта битва отражалась на его лице. Долг, Адам. Помни про свой долг.
нюхни
Так, подумал я. Пора и честь знать. Я должен был что-то сделать. Я должен был предотвратить их сближение. Но как только я решил залаять, меня прервали.
– Так-так, буйнохвост. Так-так.
Я обернулся и увидел, что Фальстаф обнюхивает мой зад.
– Меня зовут Принц.
– Прости, буйнохвост, без обид. – Фальстаф вынул свой нос из моей задницы и подошел ко мне спереди. Он был толще и уродливей, чем я помнил. А еще старше – с белыми усами и бородой. – Тебе понравился вчера мой трюк, верно? Когда я выбрался из ошейника. Это просто. Поворот шеи влево, вот так, медленно сдаешь головой назад и вылезаешь. Все просто. Это хороший трюк. Может однажды пригодиться.
– Очень сомневаюсь.
– Ну конечно, буйнохвост. Конечно, сомневаешься. Ты же лабрадор, верно? Лабрадор, а? Вырывать поводки из рук не твое дело, так? Но ничего. Ничего. Сопротивляйся спрингерам. Но видишь ли, я лишь наполовину спрингер, так-то. Во мне нет верности породе. Ни капли. Или этих верностей так много, что они друг друга отменяют. Все собачье царство в моей крови, буйнохвост, это правда. Во мне где-то есть даже лабрадор. Да, моя пра-пра-прабабушка с маминой стороны была лабрадором, так считается. Не важно, буйнохвост, хватит обо мне, давай пройдемся. – Он махнул в сторону дальней части парка.
Я засомневался. Адам и Эмили все еще разговаривали. Или, точнее, Эмили все еще говорила, пока Адам сидел завороженный, неспособный отвести взгляд от этого фейерверка.
– Сомневаюсь, что мне стоит идти, – сказал я. – Думаю, я подожду здесь.
Фальстаф не принимал отказа:
– Мне нужно тебе кое-что сказать, старина буйнохвост.
– Сказать мне?
– Насчет моей хозяйки, – он указал носом на Эмили. – Но если тебе не интересно…
Он потрусил мимо дубов к компостной куче мусора в задней части парка. Я желал узнать больше об Эмили, и у меня не было иного выбора, кроме как последовать за ним.
– Ты тут нюхал прежде? – спросил он, уткнувшись головой в рыхлую кучу земли и листьев. Странно, что я никогда прежде не нюхал эту кучу, хотя и пробегал мимо компоста тысячу раз.
– Насчет Эмили…
Он поднял голову от кучи, лист свисал с его уха:
– Классная дурь, буйнохвост. Отличная дурь. Нюхни.
Теперь я стоял перед дилеммой. Видите ли, нюхание ради удовольствия никогда не одобрялось среди лабрадоров после учений Гуру Оскара.
Конечно, мы нюхаем постоянно. Но только следы. Мы нюхаем из чувства долга, чтобы добыть информацию. И всегда держим голову над землей. Для нюхания ради удовольствия, напротив, требуется полностью поместить нос или даже всю голову в вонючую кучу, как эта, которую мне предложили. Это самый насыщенный опыт нюхания из всех возможных, и он не имеет иного назначения кроме как словить кайф. Как отдельно отмечено в Пакте, нюхание ради удовольствия давно считалось безответственным и даже опасным. Конечно, некоторые собаки в парке проводят все время с носом у земли, а остальную часть дня пренебрегают долгом перед Семьей, который когда-то чувствовали.
Но тут дело обстояло иначе. Если Адам и Эмили будут видеться каждый вечер, я должен постараться извлечь из Фальстафа как можно больше информации. А для этого нужно подружиться с ним. Иными словами, я должен присоединиться к его занятиям, даже если они идут вразрез с моим лабрадорьим стилем жизни.
