Вчера, когда Катерина узнала о том, что Строгов жив, его короткому счастью пришел конец.
"Я люблю тебя, Костя. Очень люблю, — отчаянно прошептала тогда Катиница. — Но сейчас я нужна Сергею Леонидовичу. Очень нужна"
Она ничего больше не сказала, но ему и этого оказалось достаточно.
Кто бы знал, как больно ему было слышать эти слова.
Но он переборол себя. Отступил в сторону. Признал ее доводы и принял их. Отпустил.
И плевать на то, что сердце тоскливо ныло. И плевать на отчаяние, разрывающее душу. И на себя, по большому счету, тоже плевать.
Катя. Она сделала свой выбор. И он был не вправе его оспаривать.
Потом все закрутилось — перелет в Москву — спасибо поддельным документам, — больница, операция… И Катя. Она все время была рядом, но больше они не говорили.
Но теперь…
Константин поднял голову. Глаза его радостно блеснули.
А спустя секунду, он сорвался с места, забыв и о простреленном легком, и о капельнице, и о своем плохом самочувствии.
— Константин Сергеевич, вы куда, вам лежать надо, — встревожилась сидящая у окна сиделка.
— Потом. Все потом, — махнул он рукой и выскочил из палаты.
Скорее… Увидеть… Он должен увидеть.
Он не стал ждать лифт. Рванул к лестнице, и, не обращая внимания на боль в боку, взлетел на соседний этаж.
Возле палаты Строгова Костаса попыталась задержать охрана, но, узнав его, парни расступились.
— О, человека, убившего такую мразь, как Стоцкий, мы готовы на руках к Сергею Леонидовичу внести, — по-доброму усмехнулся начбез Строгова.
— А вы, Николай Валерьевич, как с Рамиросом разделались, так всю серьезность растеряли? — хмыкнул Костя.
— Ну, наш Валерьич теперь герой, — вступил в разговор Алексей, личный телохранитель Катерины. — Такую операцию провернул. Эти латиносы даже пикнуть не успели.
Костас понимающе усмехнулся. Ему не было жаль Диего и его людей. Как и ублюдка Стоцкого. Без них мир стал гораздо чище.
— Ну, так что? Вы меня к своему боссу пустите? — уточнил он.
— Константин Сергеевич, вы только не шумите, — тихо попросил Алексей.
— Не бойся, не буду, — кивнул Костас, уверенно открывая дверь.
И лишь войдя в палату, он невольно смутился, не зная, куда девать ставшие какими-то чужими руки. Отец. Тот, кого ему так не хватало в детстве. Тот, на кого он обижался и злился. За то, что ушел так рано. За то, что передал ненавистные гены. За то, что не успел научить, как справляться с проклятой сущностью.
А оказалось, что тот, кого он винил в своем происхождении, вовсе в нем не виноват.
А настоящий виновник его появления на свет…
Вот он. Лежит на постели, и лицо его такое же белое, как и больничная подушка.
Костас пристально смотрел на человека, подарившего ему жизнь и на несколько лет забравшего самое дорогое, что в ней было.
Строгов лежал неподвижно. Глаза его были закрыты, и лишь писк приборов свидетельствовал о том, что старик жив.
— Костя…
Он стремительно обернулся.
Катя замерла на пороге ванной и смотрела на него удивленно и чуточку смущенно.
— Ты зачем здесь? — сердитым шепотом спросила она. — И почему встал? Тебе лежать надо.
— Не могу. Соскучился, — так же, шепотом, ответил Костас и, в два шага, оказался рядом. — Не могу без тебя, — признался он, обнимая ее и касаясь губ осторожным поцелуем.
— Костя. Мы же договорились.
Катя попыталась выбраться из его объятий, но Константин не позволил.
— Думаю, отец не будет против, — улыбнулся он и снова вернулся к прерванному занятию.
— Ты сумасшедший, — простонала Катя, все еще не оставляя попыток оттолкнуть Костю.
— Точно, — прошептал Терсенов. — И свихнулся я уже давно. В тот самый день, когда впервые тебя увидел.
Он усилил напор, вынуждая Катю ответить.
Ее губы… Какие же сладкие у нее губы. И как же он по ним скучал.
— Вижу, у вас все хорошо, — раздался тихий голос.
— Сергей Леонидович.
Катя встрепенулась, порываясь кинуться к мужу, но Костас не пустил. Он крепко прижал ее к себе и так и подошел к постели, не выпуская Катерину из своих объятий.
Строгов внимательно смотрел на Терсенова, и во взгляде его застыл немой вопрос.
В палате было очень тихо. Казалось, даже мониторы, стоящие у кровати, внезапно перестали наполнять комнату монотонным писком.
— Здравствуй, отец, — глядя Строгову в глаза, сдержанно произнес Константин.
— Костя…
Сергей Леонидович неловко дернул головой и попытался приподняться.
— Подожди, — потянулся к нему Костас. — Я сейчас.
Он отстранил Катю, поправил подушку и помог Строгову устроиться поудобнее.
— Как ты? — негромко спросил он.
— Нормально. Жить буду, — тяжело дыша, ответил Сергей Леонидович и цепко посмотрел на Костю. — Письмо прочитал?
Его взгляд впился в лицо Константина.
— Прочитал, — кивнул Костас.
Он чувствовал одновременно и неловкость, и досаду, и несмелую, потаенную радость, в которой боялся признаться самому себе.
— И что скажешь?
Строгов напряженно ждал ответа.
— Скажу, что многое понял, — осторожно ответил Костя.
— Надеюсь, ты поймешь и то, что лучше не обнародовать факт нашего родства, — глухо произнес Строгов. Он указал глазами на Катю, и Костас догадался, что Сергей Леонидович, как и всегда, в первую очередь печется о своей Терри.
Да. Для нее будет лучше, если никто ничего не узнает.
Он сильнее прижал Катерину к себе и согласно кивнул.
— Вот и хорошо, — устало выдохнул Строгов.
— Сергей Леонидович, вам нельзя много говорить, — забеспокоилась Катя.
Она выбралась из его объятий и присела рядом со своим патроном.
— Терри, — Строгов мягко посмотрел на Катерину. — Разве это много?
Он отдышался и взял ее за руку.
— Я так рад, что вы вместе, — еле слышно прошептал Строгов. — Очень рад, детка.
— Вы…
Катя не договорила, покраснела и беспомощно покосилась на Константина.
— Вы знаете, что…
— Катиница, Сергей Леонидович знает о нас с тобой все, — успокоил ее Костас. — И он не против, да?
Он вопросительно взглянул на Строгова.
— Да, сын, — ответил тот.
