— Знал. Но ничего не помнил, — говорю я единственно возможную правду.
— А я?
— А ты — тот повод вспомнить, который и выдернул из меня все это.
— Как ты жил с этим? Он же так тебя мучил…
Она подается ко мне, а я инстинктивно отступаю, и на лице Сони появляется горечь. Смешанная с болью от понимания того, что вот-вот должно случиться, она кажется мне непереносимой.
— Я просто не помнил. Просто ничего не помнил и все.
Эти слова произношу твердо и, как мне самому кажется, относительно спокойно. Даже не представляю, какие именно чувства бушуют сейчас внутри Рождественской. Она прекрасно понимала, с кем связалась, но… не настолько же.
— А сейчас?
— А сейчас помню. Но это как будто не со мной было. Мои демоны, помнишь? — поднимаю руку и сдергиваю вниз рукав пилота, что позволяет обнажиться вытатуированной до середины локтя коже.
Я действительно делал эти рисунки намеренно. Загонял под кожу своих демонов, которые рождались тогда, в этой душной могиле. Они же помогали мне выжить.
— Они приняли удар на себя.
— Дима…
— М?
— Что мы будем со всем этим делать?
Сколько растерянности в ее голосе. Я многое бы отдал, чтобы вместо нее была ненависть ко мне. Обвинения. Угрозы. Злость. Но этого ничего нет. Моя девочка просто не умеет их испытывать.
— Ты — не знаю, — говорю спокойно, уже понимая, какой выбор сделать. Правильный в первый раз в жизни. — Хотя я бы советовал тебе вернуться к учебе, а потом уехать из этого гребаного города ко всем чертям.
Я стараюсь не смотреть на Рождественскую. Кажется — один взгляд, и вся моя тщательно выстраиваемая уверенность рухнет ко всем чертям.
— А я… сначала меня ждут бесконечные допросы. В них ты тоже можешь поучаствовать, кстати. — Произношу эти слова без капли издевки. — Потом… даже не знаю, что потом. Стационар, наверное. Лечение. А дальше я не загадывал.
— Боже, Дима… зачем ты так?
Я? Зачем Я так? В этом всем от моего Я не осталось ни черта. Только чувства к этой девочке, светлой и нежной, которую я едва не запятнал своей тьмой. У меня же все руки в саже — даже не сейчас. Всегда были в ней. И самое правильное, что могу сделать — уйти.
— Я так потому, что я урод, Соня. И я не хочу с тобой быть.
Как же просто оказывается соврать ей. Как просто и невыносимо убийственно. Но я говорю это не для того, чтобы услышать заверения Рождественской в том, что я нужен ей любым. Я действительно все решил.
— Прости… правда, прости. Но я больше не хочу и не могу.
Развернуться и уйти удается тоже легко и просто. Внешне. Изнутри же меня начинают жрать все мои демоны, включая тихоню-Вила. Она смотрит мне вслед. Моя маленькая чудесная девочка. А я ухожу из ее жизни. Потому что мне было бы лучше в нее даже не вторгаться.
Но я всегда был слишком слаб во всем, что касалось Сони. И нужно было исправляться, чтобы хоть чем-то искупить свою вину.
Я был прав. Допросы действительно начинаются почти сразу же, едва мне стоит вернуться в нашу с отчимом квартиру. Иногда полиция и впрямь может работать быстро, особенно когда это не нужно.
Я намеренно умалчиваю, что знал обо всем раскопанном в старом саду. Причем раскопанном в самом буквальном смысле этого слова.
Во-первых, я не вру.
Во-вторых, во мне зарождается уродливая надежда на то, что когда-нибудь я смогу почувствовать себя настолько здоровым, что вернусь к Соне. Даже если пару часов назад это казалось невозможным.
Странно, но именно игра не привлекает внимания полиции, хотя они успевают изучить наш домашний компьютер от и до. Там все скрыты под масками, там и я сам примерял раз за разом новые личины, чтобы стать тем проводником, который бы привел несчастных жертв в яблоневый сад дяди Вити.
Мне задают так много вопросов, что от их количества начинает пухнуть голова. Но я настолько научился не быть собой за это время, что с легкостью отбиваю все подачи. Нет, я совсем не чувствую себя невиновным. Но уже начал жить в своем собственном чистилище, из которого смогу выйти лишь через долгие годы.
В конечном итоге добиваюсь того, что играет мне только на руку — меня признают пострадавшей стороной. Оказывается, маленького мальчика все это время воспитывал серийный убийца и психопат. И окружающим становится жизненно-важно изучить этого самого ребенка на предмет повреждений его несчастного мозга. Даром, что ребенку уже восемнадцать, и он вполне себе взрослый.
Впрочем, после нескольких бесед с психологом я получаю заверения, что здоров.
Если бы они только знали, насколько неправы…
В школу я возвращаюсь только за тем, чтобы досрочно сдать все экзамены. Индивидуально и быстро. Там тоже могут, если захотят, пойти навстречу. Или же просто желают избавиться от пятна на своей репутации — мне насрать.
Забрав аттестат и немного вещей, я покидаю город, чтобы больше никогда сюда не возвращаться.
О Соне я стараюсь не думать. Правда, быстро понимаю, что это невозможно. Она снится мне ночами, врывается в воспоминания, заставляет сожалеть о принятом решении. О ней шепчут мне демоны, когда я остаюсь наедине с собой. Но я нахожу в себе силы, чтобы не вернуться.
Я вообще всегда был слишком терпеливым…
Все то время, что мы бежим куда-то — прочь от горящего дома, прочь от погибающего зверя, прочь от прошлого — в голове у меня проносятся тысячи мыслей. Пугающих, мучительных, сумасшедших. И навязчивым рефреном посреди всего этого звучит одна, самая главная: виноват ли был Дима в смерти девушек? Почему помогал отчиму творить все эти зверства?
От его ответов сейчас зависит все. Зависим мы. Зависит мое доверие и вера в него. Мне нужно понимать, что он не делал ничего нарочно. Что есть какая-то серьезная причина его участия в том, что случилось со мной.
Я видела, как этот зверь измывался над ним. Но почему Дима позволял все это? Почему не убежал от него? Почему был ему подконтролен?
Мне нужно знать это. Только тогда я смогу остаться с ним, не боясь, что рядом со мной находится человек, способный на такие же зверства, как его отчим. Потому что хочу чувствовать себя в безопасности. Потому что хочу жить. Как никогда раньше. Потому что впереди у меня должны быть годы жизни, где найдется место мечтам, где я смогу сделать что-то хорошее. И быть счастливой. Вот только понимаю — без Димы это будет совсем иное счастье. Натянутое. Придуманное.
Мы стоим у скамейки в парке, где так часто бывали вдвоем. Сознаю вдруг — я ищу повод остаться с ним. Вопреки всему. Потому что даже после того, что со мной случилось, не могу его бросить. Оттого и билась отчаянно, точно птица о стекло, в закрытые ставни дома, отказываясь уходить одна. Он не должен был погибнуть вместе с этим уродом. Не должен был жертвовать собственной жизнью. Потому что он — невинно пострадавший, несчастный мальчик, которого изломали, как марионетку… и я должна ему помочь.
