Не знаю, сколько времени мы так проводим — но мне больше ничего не нужно. Как и Соне — могу судить об этом по тому, с какой жадностью она прижимает меня к себе. А когда ее ладони оказываются под моей худи, хватаю воздух ртом. И вдруг слышу, будто толщу воды, как в прихожей открывается дверь.
— Б*я.
Мне хочется взвыть, потому что я на грани, через которую едва не переступил. И потому что никто не должен знать, что Соня была здесь, особенно отчим. Вскочив с постели, коротко выдыхаю, не представляя, что делать теперь:
— Это дядя Витя… черт.
И понимаю, что ничего уже исправить нельзя — он наверняка уже увидел обувь Сони в прихожей, и ее куртку там же. Вот только сейчас мне совсем не хочется знакомить его с Рождественской.
— Что-то не так? — спрашивает она, не скрывая удивления.
— Да. Я не хотел, чтобы он тебя видел. Долго объяснять.
Опять демоны берут боевую стойку. Защищать ото всех. И спрятать ото всех, потому что Соня только моя.
— Дим, у нас гости? — кричит в сторону моей спальни дядя Витя, и мгновением позже я все же отзываюсь:
— Да. Мы сейчас придем.
Даже не могу понять, что именно испытываю — настолько много всего внутри. Первые пару минут просто наблюдаю, как Соня подходит к дяде Вите, как протягивает ему руку, представляется, оборачивается ко мне. И улыбается. А он улыбается ей в ответ.
Сжимаю челюсти до зубовного скрежета, и отчим смотрит на меня. Предупреждающе — знаю этот взгляд до черточки. Знаю, что не имею права не сдержаться.
— Значит, будем знакомиться. Сейчас что-нибудь на стол сообразим. Поможешь мне? — обращается дядя Витя к Соне, как будто меня здесь нет.
— Конечно. И Дима поможет.
Она подходит ко мне, берет за руку, и я с силой вцепляюсь в ее пальцы, будто утопающий в спасательный круг. Мне хочется бежать вместе с ней, внутри снова дикая пляска всех демонов разом. Никому не пожелал бы такого ощущения — даже самому лютому врагу.
— И я помогу, — мрачно отвечаю, отлепляясь от дверного косяка, возле которого стоял все это время. — Быстро перекусим, и Соне уже домой надо.
Рождественская смотрит на меня с удивлением, но ни слова не говорит — и это к лучшему. Не хочу, чтобы дядя Витя понял, что я готов врать даже в таких мелочах.
— Значит, потом институт? Это хорошо, — в сотый, должно быть, раз говорит отчим, когда они обсуждают с Соней школу в отдельности и образование в целом. — Уезжать никуда не планируешь?
— Нет. Пока не планирую. Отучусь, а потом будет видно.
— Это правильно. Где родился — там и пригодился. Я и своему охламону это говорю, а он куда-то после школы собирается.
— Дядь Вить… Я еще ничего не решил.
Соня смотрит на меня, вижу по ее улыбке, которая становится будто бы приклеенной к лицу, что для нее эта новость не просто неожиданна, но и неприятна. А я пытаюсь показать ей, что если мы и будем это обсуждать, то явно не здесь и не сейчас.
— Ну, хорошо. Может и не уедешь теперь. Как я тут без тебя один справляться буду?
Никогда не мог держать своих демонов на цепи, тем более, не терпел, если это пытался сделать кто-то вместо меня. Ощущать себя собакой на привязи, без права сделать свободный вдох — это то, что всегда меня убивало. Как бы я ни старался представить, что все делается для моего блага. Как бы я ни старался поверить в это, когда мне внушал это отчим. Тихим и спокойным голосом, каким говорят с любимыми и родными людьми, которым желают только добра. Только мне совсем не нужны были эти забота и добро. По крайней мере, от него.
— Ладно. Мне действительно нужно идти, — говорит Рождественская, когда отводит от меня глаза. И в голосе ее мне чудятся нотки разочарования. Хочется взвыть от невозможности прямо здесь и сейчас все обсудить и расставить точки над "i".
— Я провожу, — поднимаюсь из-за стола следом за Соней.
— Только недолго, а то тебя дома почти не вижу, — с новым предупреждением, различимым только для меня, вставляет ремарку дядя Витя.
Мы молча одеваемся в прихожей, отчим умудряется сунуть Рождественской какой-то сверток. То ли конфеты, то ли фрукты, то ли все вместе. Я уже мало что понимаю в происходящем — привычная обстановка квартиры давит, будто душная клетка.
И только когда оказываемся на улице и я вдыхаю стыло-морозный воздух с запахом поздней осени, становится хоть немного легче. Соня стоит рядом и молчит. Не знаю, что там она придумала себе, но понимаю, что мне и самому хочется заверить ее, что все совсем не так.
— Это все до тебя было. А сейчас я уже ничего не знаю, — шепчу, надеясь, что она поймет, о чем я.
— А куда уехать хочешь, если не секрет?
— Хотел. Не знаю куда. Подальше от этого города.
Звучит как-то безысходно, сам чувствую на языке привкус горечи, и сейчас так хочется снова прижать Рождественскую к себе и целовать ее долго, прерываясь только на жадный вдох.
— Ясно.
Я терпеть не могу эти "ясно". Но сейчас в нем столько всего, что я делаю единственное, что кажется важным. Притягиваю Соню к себе, игнорируя ее короткое на выдохе: "Конфеты упали". То ли вжимаю ее в себя, то ли вжимаюсь в нее — до болезненного отчаяния, пока демоны не затихают. Она сумела приручить их за какие-то считанные часы, и от этого тоже страшно.
— Сейчас не хочу никуда и никогда без тебя. Помни это всегда.
Она кивает, вцепляется в мою куртку, как будто тоже или держится за меня, или пытается удержать. Это неважно — мы нужны друг другу. Иначе я бы просто сдох.
Этот день заканчивается совсем не так, как мне того хотелось. Новость о том, что Дима после школы собирается уезжать, ощущается словно отрезвляющая пощечина. И пусть сейчас он говорит, что без меня не хочет никуда, я вдруг понимаю, как иллюзорно то, что у нас есть. И как велико, совершенно необъятно то, что готова ему дать. За простую возможность быть рядом. За такие моменты, как этот, когда Романов целует меня жадно, отчаянно — так, будто не хочет отпускать.
Время рядом с ним — самое дорогое, что у меня есть. Часы и минуты, полные неповторимой сладости, но с ноткой горчинки. Потому что постоянно помню его слова о том, что все это действительно может закончиться однажды. И теперь понимаю, почему. Наверное у Димы уже были собственные планы на жизнь. А чем являюсь в его жизни я — даже не представляю. Но стараюсь осаждать собственные наивные фантазии о том, что ради меня он готов будет поменять свое уже придуманное будущее. Хотя сама я не так давно думала о том же — уехать подальше от этого города. От его давящей, слишком тесной для меня атмосферы. От чужих языков, чужих глаз и чужих мнений. Но теперь, когда Дима рядом, я смотрю иначе на все. Рядом с ним кажется прекрасным и огромным даже наш маленький скромный город. И весь секрет прост — с Романовым неважно, где. Важно — чтобы с ним.
