— Не знаю. Мне все равно, — отвечаю, глубже засовывая руки в карманы в попытке не сделать то, о чем, возможно, пожалею не только я. — В смысле, плевать куда, главное с тобой.
Мне хочется, чтобы чувства, которые испытываю глядя на Соню, и понимание, что она действительно рада, не были моим самообманом. И еще хочется не только целоваться, как вчера, не только прижимать Рождественскую к себе, но и говорить. Узнать о том, что она любит, о ее планах и целях. Узнать ее лучше, ведь несмотря на ощущение, что у меня за всю жизнь не было никого более близкого, я понимаю, что почти ничего не знаю о Соне, а она — обо мне.
— Давай по крышам полазаем? Романтика сомнительная, но ничего другого в голову не идет, — добавляю я, все же выпрастывая руку из кармана и протягивая Рождественской.
— Как Карлсон? — улыбается Соня. Поначалу робко, но постепенно ее улыбка становится все более открытой, а следом раздается смех. И если бы в тот же миг ее рука не коснулась моей, могло бы показаться, что она смеется надо мной. И меня бы это даже не удивило. Но сейчас, когда ее ладонь сжимает мою, страхи отступают. Тем более, что Соня делает вдруг неожиданное — несмело касается моей щеки губами и шепчет:
— А я скучала.
И я тоже чертовски скучал, — хочется ответить мне, но вместо этого лишь с шумом вдыхаю воздух через стиснутые зубы. Каждое прикосновение обжигает — даже такое невинное. Оно не просто испепеляет на месте, оно вновь заставляет тот нож под ребрами проворачиваться, доставляя мне настоящее болезненное удовольствие.
— Как Карлсон, — киваю, оглядываясь, будто боюсь, что кто-то может увидеть Соню со мной рядом. Будто кто-то может у меня ее забрать. И быстро иду в сторону того дома, откуда с крыши открывается классный вид.
Мы взбираемся на самый верх молча. Я просто поддерживаю Рождественскую, чтобы она не поскользнулась на наледи, которая как назло покрывает металлические ступеньки.
— Осторожно, — хватаю за руку Соню, когда она слишком быстро подходит к краю крыши. Она оборачивается, и на лице ее вижу восторг. Настоящий, без какой-то фальши и выпендрежа. Она не притворяется, что ей страшно, не капризничает, как возможно, сделала бы любая другая — просто вдыхает глубоко стылый воздух и смотрит так, будто в этот миг наша крыша и я — это все, что ей нужно. И я не могу сдерживать себя. Больше — не могу. Я и так делал над собой нечеловеческое усилие все это время.
Рваным коротким движением прижимаю к себе, зарываюсь холодными пальцами в ее волосы, и целую. Она отвечает сразу же, давая мне шанс дышать с ней одним воздухом. Теперь нас может видеть хоть весь город — мне наплевать.
— Я тоже скучал… Чертовски, — выдыхаю, разрывая поцелуй. — Думал сдохну без тебя.
Это не пафос, не ложь, не попытка приукрасить действительность.
Это то, что чувствую реально. Каждой клеточкой своего тела, впервые за долгое время ощущая себя живым.
— Я успела в этом засомневаться, — говорит Соня и уже почти привычно, словно так было всегда, утыкается мне в шею. Доверчиво и ласково, как котенок в поисках защиты.
А потом она отстраняется и в этот момент мне кажется, словно я сам лишился брони. Словно стою на этой крыше обнаженным, брошенный на растерзание злым ветрам. Соня смотрит на меня пытливо, будто хочет что-то спросить, но не решается. В конце концов она отворачивается и я чувствую вдруг себя странно одиноким без ее губ. И обращенного ко мне взгляда.
— Зря ты думаешь, что крыша — это не романтично, — Рождественская, склонив голову, смотрит вниз. Туда, где под нами куда-то движутся люди и машины и неспешно несет свои воды, отливающие сталью, река. — Я почти забыла, какой красивый на самом деле этот город, — добавляет Соня задумчиво. — Знаешь, уже давно все вокруг стало мне казаться какой-то безликой и бесцветной массой. Это как при боли в горле — глотаешь пищу, а вкуса ее совсем не чувствуешь. Вот и у меня словно была затяжная ангина. До тебя. — Она вскидывает голову и бросает на меня быстрый взгляд. Передергивает плечами, будто желает стряхнуть с себя что-то лишнее и ненужное. А потом снова оказывается рядом и, прикусив губу, смотрит как-то виновато.
— Я, наверное, опять глупость ляпнула, — вздыхает Соня. — Как обычно. — Ее руки ложатся мне на плечи, и порыв ветра взметает вверх светлую юбку, отчего кажется, что Соня сейчас вспорхнет и исчезнет, закружившись в воздушном вальсе. И я инстинктивно обнимаю ее, чтобы удержать на месте. Рядом с собой. — Столько всего хотелось тебе сказать, — добавляет она тихо, — а теперь понимаю, что больше ничего и не нужно. Никаких слов. Только чтобы обнимал меня вот так, как сейчас. — И она прижимается ко мне плотнее, и я снова слышу ее смех и приглушенное:
— Блин, все-таки я слишком много болтаю.
— Даже если слишком много, мне это нравится. И не глупость это. Я не особо разговорчив, как ты, наверное, заметила, но мне нравится, что ты озвучиваешь то, что чувствую и я.
— Если честно, то мне было немного страшно. Все так неожиданно получилось… — Соня ненадолго замолкает, будто мучительно подбирает слова. — Это глупо, наверное, но я боюсь, что все может также резко исчезнуть.
— Почему это должно исчезнуть? — Стараюсь, чтобы голос звучал ровно, но мешает вдруг вставший в горле ком. — Нет, я понимаю, что причин может быть сколько угодно много. Но чего именно боишься ты?
— Что надоем тебе, например, — она снова, будто бы нервно передергивает плечами. — Я ведь даже не знаю, почему ты вообще позвал меня на дискотеку.
Это все слишком сложно. Потому что не привык к подобным беседам. Нет, я общался с девушками и раньше, но все было совсем не так. Мое отношение к этому было совсем иным.
— А вот теперь точно ляпнула глупость. Это самая невероятная из возможных причин. Врать не буду — они есть. Только совсем не в тебе.
Отвернувшись от Сони, хочу дать понять, что этот разговор продолжать не желаю. Ведь она должна осознать уже, что если мы и расстанемся, то тому виной буду я. Меня слишком разрывает на части — даже когда она рядом, и я слишком не тот, кто ей нужен. Но пока можно солгать и ей, и себе, что все получится.
— А на дискотеку позвал потому что захотел. Не позвать. Тебя захотел.
— Извини, — в голосе Сони читается растерянность и тревога. — Хотела убедиться, что для тебя это не развлечение на пару дней. А теперь мне еще страшнее. — Она замолкает, а потом просто подходит вплотную, обнимает сзади и кладет голову мне на плечо. — Не будем об этом больше. Мне хорошо с тобой здесь и сейчас. Лучше поцелуй меня еще, — просит Соня и ее дыхание пробегает по коже, будто легкая, но чувственная ласка.
Ей не нужно просить меня дважды. Ей вообще не нужно меня просить о том, что готов делать сам хоть сутки напролет. Слова о том, что теперь ей еще страшнее, впиваются под кожу острыми иглами, но сейчас я не хочу думать ни о чем. Только о Соне рядом, только о ее дыхании на моих губах.
В такие минуты мне хочется верить, что мы просто два влюбленных подростка, у которых все еще впереди.
