— Ну, допустим, не со всей школой, а всего лишь с Дергачевой и Филимоновой, — бурчу я себе под нос и, вздохнув, тут же добавляю более миролюбиво:
— Но ты прав, это, в принципе, одно и то же.
Я спрыгиваю с качелей, обхожу Романова и, с кажущегося мне безопасным расстояния продолжаю свой монолог, не в силах оставить без внимания его последнюю реплику:
— А если ты пришел, чтобы поиздеваться, Дима, то извини, но давай не сегодня. Прибереги свои эскапады до другого раза, когда я буду в более радужном настроении. Бить лежачего — не слишком интересное занятие.
Договорив, я сглатываю внезапно вставшую в горле желчь. Наверное, я несправедлива по отношению к Романову, но сейчас совершенно не в состоянии поддерживать его шутливый тон.
— Да вроде замечен в издевательствах не был. — Романов пожимает плечами, так и не вынимая рук из карманов, и стоит, не поворачиваясь лицом. — А говорю серьезно совершенно. Или ты уже передумала и теперь я не твой? Хотя, не отвечай. Я здесь не за этим.
Он все же вытаскивает руки из карманов и, развернувшись, подходит ко мне. Говорит быстро, будто боится, что его могут перебить:
— Если с родителями проблемы будут, скажи, что это я придумал. Можешь даже добавить, что с ума по тебе схожу последнее время. Я, конечно, не Дергачева и не Филимонова, но вполне могу себе чего-нибудь насочинять в голове и рассказывать всем. Ты же знаешь, Саврасов уверен, что я немного того. И твои предки поверят.
— Нет, — срывается решительный отказ с моих губ прежде, чем я успеваю полностью осознать все, что сказал Дима. — Не собираюсь я ни на кого перекладывать ответственность за собственные поступки, — голос звучит твердо, но тело начинает бить дрожь. И я не знаю, что тому причиной — этот странный разговор, упрямый ветер или страх перед матерью. Зато точно знаю другое — я бы никогда не смогла сделать то, что предлагает мне Романов. Как будто недостаточно, что все и так относятся к нему незаслуженно предвзято. И свалить на Диму вдобавок еще и то, в чем виновата исключительно сама — представляется мне невообразимой низостью. Это все равно что уподобиться Саврасову, Дергачевой и прочей дурной компашке в их недалекости.
— Саврасов — конченый идиот, — неожиданно озвучиваю я мысли, которые вертятся у меня в голове и только теперь внезапно осознаю смысл того, что еще сказал Романов. Не знаю, почему мне вдруг становится так важно услышать ответ, но я непроизвольно делаю шаг к нему, еще больше сокращая расстояние между нами, удивляясь собственной смелости, и спрашиваю:
— А что, ты действительно мог бы сходить по мне с ума?
— Мог бы.
Романов отвечает, не раздумывая, даже будто чуть подается, хотя пространства между нами и без того почти нет. Смотрит в глаза, не моргая, а в глубине его взгляда разливается что-то темное, почти черное. И так же быстро, как произносит эти два слова, отступает на шаг, будто хочет держать дистанцию.
— Мог бы, но тебе бы это не понравилось. Саврасов, может, и конченый идиот, но он прав. Я иногда и сам понимаю, что у меня с головой не все в порядке. Так что держись от меня подальше. Это не угроза. Просто дружеский совет на будущее.
Он усмехается криво и горько, быстро растирает ладонью лицо и перед тем, как развернуться и уйти, добавляет:
— Хотя, пообещать, что сам смогу оставаться на расстоянии от тебя, я не могу. И подумай хорошенько над моим предложением. Я совсем не буду против, если ты им воспользуешься.
* * *
Наверное, в любой другой ситуации я был бы даже рад тому, что одноклассники выбрали себе новую жертву для насмешек. Вероятнее всего, я бы присоединился ко всеобщему неуместному веселью, которое породила маленькая оговорка.
Я бы так и сделал, если бы это была не Соня. Сейчас же, слыша шутки Саврасова, я молчал, почти не поднимая головы и смотрел невидящим взглядом в учебник. Будь я не Димой Романовым, я обязательно бы вступился за Рождественскую. Но вмешаться сейчас — означало навлечь на нее еще большее количество проблем. Которых и без того было много. По моей вине.
Мне вообще не нужно было ей отвечать, когда впервые со мной заговорила. Нужно было проигнорировать ее порыв вступиться за меня на уроке. И уж точно я не должен был вписываться за нее на чертовой физре перед всем классом.
Впрочем, сейчас жалеть об этом было уже поздно. Все уже произошло, но вместо того, чтобы попытаться дистанцироваться от нее теперь, я испытывал только желание встать из-за парты и выйти следом за Соней. Даже успел прокрутить в голове несколько вариантов того, что мне хотелось ей сказать. Вся моя выдержка летела к дьяволу, когда речь шла о Рождественской, но я заставил себя досидеть хотя бы до конца урока.
Эпизод с Соней быстро забылся, по крайней мере, шепотки стихли, когда Юлия Викторовна наградила всех нас каким-то скучнейшим заданием вроде ответов на вопросы. Нацарапав на клочке бумаги несколько слов, я поднялся с места и, подойдя к Юлии Викторовне, бросил листок на ее стол. Она бы наверняка возмутилась, если бы не звонок, ознаменовавший конец урока.
Теперь в школе меня ничего не держало. По крайней мере, на сегодня.
Хотя, так странно было вдруг осознать, что хожу я на уроки только для того, чтобы увидеть Рождественскую.
В холле как всегда многолюдно. На лавках, которые каждый день ученики старшей школы перетаскивают почти под лестницу — и откуда их потом волоком везет матерящийся тщедушный охранник — яблоку некуда упасть. Мне стоило задержаться на каких-то пару минут, а уже уйти незамеченным не выйдет. Толпа идиотов-одноклассников довольно громко обсуждает меня и Соню — не надо обладать сверхспособностями, чтобы понять по их смеху, что они перемывают нам кости.
— …как залетит, так и будет с пузом ходить на ЕГЭ.
— Может, тогда автоматом поставят.
— Если поставят, клянусь, я пожалею, что не воспользовалась его услугами тоже.
— Интересно, а дети от него тоже такие расписные получатся?
По шкале от одного до десяти на звание самой провальной шутки — эта явно заработала бы высший балл трижды. Я натягиваю куртку, но надеть наушники, чтобы не слышать этих мерзких ублюдков не успеваю — от кучки одноклассников отделяется Алла Дергачева, которая направляется прямиком ко мне. На подкрашенных губах витает улыбка, и в принципе, не знай я, какая сука скрывается за симпатичной мордашкой, я бы даже поверил в то, что идет она ко мне с каким-то благовидным предлогом.
— Дим, — произносит с придыханием, останавливаясь в полуметре от меня.
Нет, мне все же следовало надеть наушники и выйти из школы, не дожидаясь того, что мне хочет сказать Дергачева.
— М?
— Слушай, а это правда, что ты с Рождественской встречаешься? Она в туалете вчера рассказывала об этом.
Готов побиться о заклад, что Алла лжет. Но почему-то сейчас так хочется согласиться с каждым ее словом. Во всем, что касалось Сони, у меня ни хрена не получалось быть разумным.
