– Может, ты нашел свое призвание, – ответил Питер.
– Ты вернешься домой? В Америку? – спросила Кэй.
– Не знаю.
– Ты же знаешь, тебе всегда здесь рады, – добавила Кэй.
– Рождество на носу, – сказал Питер.
Дэниэл сглотнул комок.
– Посмотрим.
Он услышал снаружи шаги.
– Деминь? – позвала из коридора мать. – Ты где?
– Минутку, – сказал он по-фучжоуски. Но дверь открылась, и в комнату влились свет и голоса, и уже было поздно прерывать звонок. Он обернулся и увидел в дверях мать.
– Торт готов, – сказала она. На глазах Питера и Кэй она подобрала анкету для визы, упавшую на кровать. – Ты еще не заполнил?
Она посмотрела ему через плечо на компьютер, и Дэниэл увидел ее лицо на маленьком экранчике, показывавшем то, что видели у себя Питер и Кэй. Его лицо и ее лицо рядом, глядящие в камеру вместе. Он увидел, как выражение Питера сменилось от замешательства к узнаванию. Губы Кэй сперва чуть застыли, потом она спохватилась и улыбнулась.
– Кэй, Питер? Это моя мать, Полли.
– Привет, – сказала его мать по-английски.
– Очень рады познакомиться, Полли, – сказала Кэй, поджимая губы.
Ему показалось, он заметил в ее словах медлительность, которой не было раньше. Все втроем разглядывали друг друга, пока Дэниэл пытался придумать, что сказать.
– Вы правда похожи, – сказал Питер. – Я это вижу.
– Спасибо, что заботитесь о Дэниэле, – сказала Кэй. – Он наверняка наслаждается жизнью в Китае.
Его мать кивнула, не сводя глаз с экрана, и Дэниэл заметил, что она стиснула зубы. Ему хотелось ее защитить, но от чего? Когда она рассказала об Ардсливиле, он вспомнил, что говорил Леон: что в ней что-то сломалось.
Он не мог точно сказать, то ли она не понимает Кэй и Питера, то ли ей не хватает слов на английском, то ли она не знает, что ответить, – но ему хотелось, чтобы она ответила, что угодно, чтобы она была такой же громкой, требовательной и всезнающей, как обычно. Ему было неприятно видеть ее так, как наверняка видят Питер и Кэй: безмолвная китаянка с сильным акцентом. Его злили их напряженные улыбки.
– Мне пора вернуться на праздник, – сказал он по-английски.
– Ладно, – сказала Кэй. – Мы скоро еще поговорим, Дэниэл.
– И может, увидимся на Рождество, – сказал Питер. – Может, поможем тебе оплатить билет.
Мать наклонилась, загородив его лицо на экране, и сказала по-английски:
– Его зовут Деминь, а не Дэниэл.
Дэниэл чуть не рассмеялся; пришлось прикусить язык. Но тут у Кэй пропала улыбка, и он ощутил потребность извиниться перед ней и Питером. Или извиниться он должен перед матерью?
Он попрощался и вышел из мессенджера. В комнате уже ждали с тортом друзья, и мать зажгла свечи, и он их задул, потом поднял взгляд и увидел Леона и Ёна, Эдди и Тэмми, Шуан и Йимей. Их аплодисменты звучали переливающимся желтым цветом, а голос матери, назвавшей его по имени – «Деминь!», – самым теплым золотом.
Он собрал тарелки и ложки, пустые бутылки из-под «Циндао»; завязал мусорные мешки; пропылесосил крошки с ковра; подмел на кухне. Если чем-то заняться, то он отведет вопросы матери о Питере и Кэй.
Ему не хотелось в Карлоу. Не хотелось представлять доклад на Конференции преподавателей английского языка. Питер и Кэй его поддерживали – по-своему, – тогда почему он на них злился? Но не мог Дэниэл подвести и мать, потому что, пока он играл с Роландом в компьютерные игры и слушал Хендрикса, она сидела в тюремном лагере. Ей до сих пор снятся кошмары. По самой меньшей мере он не хотел ее огорчать.
Все мы что-то себе рассказываем, чтобы жить изо дня в день. Например, Вивиан верит, что помогла ему, мать настаивает, что искала его, что смогла забыть о нем только потому, что с ним всё было хорошо. В номере в Пекине, когда он сказал правду о том, что долг заплатила Вивиан, этим ему хотелось сделать ей больно, так что потом он подарил ей ложь – что никогда не звал Кэй мамой.
– Увидела в твоей комнате. – Она зашла на кухню в пижаме, с анкетой на визу. – Похоже, ты забыл заполнить.
– Оставь на столе, – сказал он, оттирая пятно на стойке. – Потом разберусь. Прикольно было, что Эдди и мои студенты спели песню про день рождения и написали новый текст с моим именем? Я и не знал, что у Эдди такой хороший голос или что Тэмми так хорошо танцует.
– Хватит тебе тереть. Я потом уберусь.
– Мы выпили столько пива! Неудивительно, что соседи стучали.
– Присядь. Давай я.
– Ты уже устроила мне вечеринку.
– Потому что сама так хотела. Ты мне за это ничего не должен.
Она взяла апельсин с одной из тарелок с объедками и села за кухонный стол. Он отложил губку и смотрел, как она его чистит, снимает шкурку ногтем, делит на тарелке – половина для нее, половина для него. Он обнял ее сзади. В удивлении она взяла его за руки. Он многие годы думал, как бы они жили, если бы мама с Леоном не уехали, если бы Вивиан не сдала его в агентство по усыновлению. Это было как смотреть на воду, растекающуюся по сухому асфальту – разбегающуюся во всех направлениях. Питер и Кэй усыновили бы другого мальчика. Он бы жил в Сансет-парке, или Бронксе, или Флориде, или еще каком-нибудь месте, о котором никогда не слышал. Он представлял, как его доппельгангеры проживают жизни, которых у него не было, в других квартирах, домах, городах и поселениях, с разными родителями, разными языками, – но сегодня он видел только себя, там, где он был, в конкретных обстоятельствах, которые стеклись к конкретной жизни, которая потечет в новых направлениях.
Он сел. Мама дала анкету и ручку.
– Я пошлю завтра.
Он взял дольку апельсина. Всё это время он ждал, когда начнется его настоящая жизнь: когда его примут в свой круг друзья Роланда и группа прославится. Когда он найдет мать. Тогда-то всё изменится. Но жизнь не ждала его, протекала – в разряде апельсинового сока на языке или в двуязычных снах, в лицах студентов, когда они понимали новое слово, в дымке от свечей на торте, когда он их задул. В наплыве, повороте и хрусте идеальной мелодии.
– Поедешь в Нью-Йорк на Рождество? – спросила мать. – К приемной семье?
– Нет, конечно нет.
– Они тебе часто звонят?
– Не разговаривал с ними с тех пор, как приехал сюда. Это был первый раз.
– Но они хотят, чтобы ты вернулся.
Он был как Тэмми – не мог ответить на взгляд матери.
– Мой дом здесь.
– Значит, ты останешься? Со мной?
Забавная штука – прощение. Можно много лет на кого-нибудь злиться, а потом осознать, что чувства изменились, что обычный образ мышления ускользнул, пока ты сам того не заметил. Он увидел – во вспышке тревоги на лице матери, пока она ждала ответа, в дрожащих голосах Кэй и Питера, когда они только что с ним прощались, – что за прошедшие месяцы его страх быть никому не нужным растворился. Потому что и мама, и Кэй, и Питер пытались убедить его, что заслуживают его любви, а не наоборот.
