В дальнем углу своего чулана он нашел стопку кассет. На одной был ярлык с надписью фломастером: «Некромания: “Мозги на колу!!!!”» Он вспомнил, как они записывались на старый кассетник мамы Роланда, еще в его первый год в Риджборо: вдвоем вопили под трек с тремя аккордами, который скачали из интернета. Он положил кассету в мягкий конверт с запиской: «Помнишь, как мы джемили?» – и послал почтой в квартиру Роланда.
В пятницу вечером, в августе, он был у Коди, в подвале Кэмпбеллов, смотрел бои без правил. В эти дни он разговаривал только с Коди, не считая Питера и Кэй. Эмбер не доучилась до конца лета – уехала в гости к родным в Коннектикут.
Матч кончился, парень в красных шортах стоял над распростертым телом парня в черных шортах. Кровь стекала по лицам обоих.
Дэниэл скинул треки, которые сводил на компьютере Питера, на свой телефон.
– Хочешь послушать, над чем работаю?
Коди оглянулся.
– Выключишь звук на секунду?
– Погоди. – Коди подождал, объявит ли ведущий что-нибудь важное. Когда матч сменился на рекламу, он выключил звук.
Дэниэл достал телефон. Услышал первые знакомые ноты, гитару, собственный голос – металлический и монотонный в микродинамике. Звук был слишком плохим, чтобы разобрать большинство слов.
– Это ты? – спросил Коди.
– Ну да. – Песня не нуждалась в изменениях или переработке. Не важно, будет он с ней выступать или нет. Это было ровно то, чего он хотел.
– Ты изменился, Уилкинсон, – сказал Коди, когда песня закончилась.
– В чем?
– В школе ты был весь такой… – Коди набычился, поднял плечи и уставился в пол. – «Отварите от меня, свороци», – сказал он. – По-английски почти не говорил! А теперь весь из себя американец.
– Ты чего несешь? Говорил я по-английски.
– И ты называл это английским?
– Пошел ты, Коди. Иди ты.
– Тебе бы барабанщика, – сказал Коди, когда Дэниэл направился к двери. – Как у тех мужиков на открытом микрофоне в «Черной кошке». Они жгли.
Он не мог заснуть, решил посидеть на веранде. Пока искал телефон, заметил конверт Кэй, прихватил с собой на улицу. Под лампочкой на крыльце он прочитал распечатку отчета о слушании по перманентному усыновлению:
Патронатные родители планируют подать заявление на лишение матери родительских прав на основании оставления ребенка и уклонения от выполнения обязанностей.
Он перевернул конверт и потряс, пока на колени не выпало всё содержимое. Тут же было заявление об отказе от родительских прав с подписью Вивиан. «Неопределенный срок». Еще один бланк с ее подписью – разрешение на передачу патронатным родителям. Был среди бумаг конверт поменьше, где лежала академическая справка с его отметками в школе № 33. В пятом классе он получал тройки и двойки. Записка от его классной руководительницы, мисс Торелли, с рекомендацией о переводе в коррекционный класс. Еще одна записка о том, что его оставляли после уроков 15 февраля. Он подделал подпись матери на последней строчке и, видимо, даже не сдал в школу после ее исчезновения.
К одному бланку скрепкой была приложена черно-белая фотография с ним и матерью. Нижняя часть фотографии – нарисованная иллюстрация Эмпайр-стейт-билдинг, статуи Свободы и желтого такси с пучеглазым жирафом за рулем, а также подпись «Саут-Стрит-Сипорт». Он был малышом – толстощеким и с завитком темных волос, – да и мать выглядела как ребенок, моложе, чем он ее помнил. Это была его единственная детская фотография, которую он видел, и единственная фотография с ней. Почему Питер и Кэй не отдали ее раньше?
Он поднес ее к лицу, представил, как Вивиан собирает для него одежду, находит бланк об оставлении после уроков, звонит в школу и просит академсправку, обыскивает вещи матери и раскапывает фотографию. Она положила ее в общую кучу для него – единственное напоминание о матери, которое сунули со всем остальным в конверт и передали в соцслужбу. Но кто всё это делал, Вивиан или Леон? Или его мать, вдруг она приложила к этому руку? Он рассмотрел все возможности. Его мать была в тюрьме. Была депортирована. Любила его. Не переживала за него. Можно поставить так, а можно наоборот – одна и та же нота звучала по-разному, смотря как слушать. Можно всё сделать правильно, но всё равно чувствовать себя не так.
Он нашел ее номер – всё еще в списке контактов, – и позвонил в последний раз. Она не ответила.
На следующий день он записался на осенние предметы, которые предложили Питер и Кэй, а когда Кэй спросила: «Ты же расплатился с Энджел?» – он сказал, что да.
Чтобы отметить его окончание летней учебы с проходным баллом, Питер и Кэй повезли Дэниэла в «Риджборо Инн», куда ездили и на его школьный выпускной, и на публикацию книги Кэй, и на повышение Питера до заведующего кафедрой после ухода Валери Маклеллан. «Риджборо Инн» была темной пещерой с деревянными балками и подобострастными пожилыми официантами в тяжелых бордово-золотых ливреях, с меню в тех же расцветках, где орнаментальным курсивом перечислялись блюда: стейки, котлеты и французский луковый суп. Это был единственный ресторан в округе Риджборо, где можно почувствовать себя в своей тарелке, если прийти в пиджаке и галстуке.
Питер заказал бутылку мальбека. Официант наполнил бокалы, и Питер поднял свой. «За Дэниэла и возвращение на праведную стезю. За начало твоей оставшейся жизни».
Дэниэл взял у Питера галстук и надел свой единственный пиджак – рукава теперь были короткими, а плечи висели. Он без конца поправлял галстук, одергивал рукава. Даже штаны стали теснее, чем несколько месяцев назад, – теперь он водил вместо того, чтобы ходить пешком.
Праведная стезя увела от края пропасти. Питер и Кэй лучились улыбками. «Мы тобой гордимся», – сказала Кэй.
Он подул на суп, разломал ложкой корочку хлеба. Поднялась нитка дыма – еще горячее. Он положил ложку на стол – она с блеском уставилась на него, словно немой вопрос.
Рядом кружил официант, предлагая поперчить салат. На столах мерцали маленькие свечки, но из-за бордовых обоев и тяжелых штор в помещении было как-то темно и холодно. На стенах висели картины в барочных латунных рамах – портреты мужчин в военных мундирах, женщин в длинных платьях, с чопорными и строгими выражениями, пейзажи с круглыми холмами и плакучими ивами, белыми фермами вдалеке.
– Это знаменитая старица Риджборо. – Питер прищурился на картину с лугом, где сбоку была река.
– Никого на ней не вижу, – сказал Дэниэл.
– Не старик, а старица. Это изгиб реки. Видишь, она сворачивает и потом возвращается на курс. Должно быть, на этой картине изображен бывший участок Уилкинсонов. Дедушка упоминал о нем в семейной истории, которую написал перед кончиной. – Голос Питера поднялся. – Когда-то этой землей владел твой прапрадед. Он растил овощи, разводил лошадей. Он был истинным предпринимателем. Джейкоб Уилкинсон.
