В общежитии уже знали, что она беременна, и все готовы были сыграть ее Джульетту.
Знали все, кроме Гриши.
Однажды Тартюк пришел к ним в комнату днем. Гриша сидел с наушниками за синтезатором. Карпенко лежала.
– Что делать будем? Здрасьте, – сказал Осип Иосифович.
– Когда? – почему-то спросила Кар- пенко.
– А вот когда тебе рожать? Надо же ввод делать в спектакль!
– Тридцать первого декабря.
Гриша сидел с наушниками, неслышно гребя по клавишам, как курица лапами: поиграет и останавливается, соображая, что получилось.
Он и был похож на куру.
Тупой, недогадливый композитор, весь в музыке.
– Ну? Осталось-то две недели!
– А Гриша сыграет, – кивнула на него Карпенко. – Он все знает, я с ним прошла текст. У вас нет на эту роль актрис.
Тартюк вытаращился.
– Гриша! – она потеребила его лапкой.
Кура снял наушники.
– Оденься в костюм, – приказала Карп. – Осип Иосифович, мы специально сделали юбку на резинке… Сапоги уже на него купили… Все есть. Мы все предусмотрели на случай моей болезни.
Гриша, приплясывая и выворачиваясь, воздевая руки, как танцор фламенко, с муками переоделся за дверцей шкафа.
Выглядело все это дико смешно.
Особенно на Григории – грудь горбом, рыжие кудри, зад как два глобуса.
Плохо выбритая землистая рожа, здоровенное паяло.
Вот где выявилась мужская сущность Гриши! Именно в женском наряде.
– Кентавр, – произнес Ося. – Ну хорошо, рожайте, я пошел.
– Рожайте, – усмехнулся Гриша, стягивая с себя кирасу. – Тут еще охо-хо… Лесом да покосом.
– В смысле, – откликнулась Карп.
– Ну еще я новый мюзикл-то когда напишу…
– А, – ответила Карпик.
Она лежала, вся уйдя в свой живот.
Гриша, однако, воспринимал ее полноту как данность.
Мало ли, его жена-педагог вот уж действительно была кентавр.
Гриша ввелся в спектакль через неделю.
Тридцать первого декабря представление закончилось в половину десятого, Гриша позвонил Карпику, телефон не отвечал.
Он стал звонить в общагу, телефон был глухо занят. Занято, занято…
Григорий быстро переоделся, поймал машину, с кучей букетов примчался в общежитие раньше всех.
Горел свет, в коридоре, у телефона, лежала на полу трубка.
На полу было налито.
Лужица вела к выходу от их полуоткрытой двери. Остальные оказались заперты.
Коллектив, видимо, встречал Новый год в театре.
У них в комнате все было вверх дном.
Вещи лежали у гардероба.
Что-то тут произошло.
Ограбление?
На вешалке не было куртки Карпа, ее шапки.
Исчезли сапоги. Украли явно.
Куда Карпик делась больная? Она же ходить не могла!
Все говорила, что скоро ляжет в больницу на обследование.
Григорий посмотрел даже под кроватью.
Там, далеко задвинутая, вся в пыли, валялась ее сумка.
Открыл. Паспорт. Мобильник. Так… Обменная карта… Карпенко Надежда Александровна. Беременность… Срок 31 декабря… Что?!!
Начал звонить в «Скорую помощь», а куда еще.
Через час несчастный Гриша узнал, что больная с такой фамилией по «Скорой помощи» в больницы не поступала.
И в роддома в том числе, сведения вчерашние.
Гриша так и сел на пол.
А на улице грянули какие-то выстрелы, заорали чьи-то голоса, вспыхнуло.
Война началась?
Небо было светлое, все окна горели. Что случилось? Взрывы один за другим.
А, Новый год…
Григорий вышел на улицу, стал молиться. Господи, Карпик, только бы ты жива была… Карпик.
А Карпик за это время уже добрела пешком до роддома, адрес которого давно знала, постучала в запертую дверь, долго и бессильно стучала, пока ей не открыла нянька.
Вползла на полусогнутых, покачиваясь, и сказала:
– Мне что-то нехорошо.
Нянька, уже принявшая по случаю праздника, невнятно, но строго сказала со знакомой интонацией Соколихи:
– Слушшай…
Потом махнула рукой и исчезла.
Карп прилегла. Живот ее окаменел.
В нем ворочалось, не могло найти места большое раскаленное каменное ядро.
Когда явилась девушка в белом, то ли врач, то ли медсестра, Карп уже плохо понимала ситуацию.
Но заготовленный текст, выученный по дороге, она, как профессионал, выдала:
– Не могла документы найти… Все пропало… что приготовила… телефон… – Бормотала Карп. – Ни паспорта, ни медицинской карты… Ничего… Кто-то взял сумку… Деньги были в кармане, но машину не поймала… Они не останавливались… Мы ссыльные… Отец на вертолете… И все… Никому не нужны… Никому не нужны… Улетел…
– Бредит, – сказали над ней. – А ты сама откуда? Алле!
– А я артистка…
– Да вижу ты артистка, а как твоя фамилия? Год рождения? Адрес какой?
А вот тут Карпик сплоховала и потеряла сознание.
Очнулась от едкого запаха (приложили ватку с нашатырем к носу) в светлом-светлом кафельном помещении, похожем на бассейн, вокруг смотрели на нее лица в белых масках.
– Ну! Глаза открой! Открыла! О! Счастье привалило нам на Новый год. Ты рожать-то собираешься? Артистка! Как тебя зовут?
– Карп.
– Хорошенькое имя у девушки. А фамилия? Но, но, не умирай! Ну, Карп, ты нам весь праздник сейчас испортишь.
Тут накатила боль, стало выворачивать кишки, ополоснуло кипятком, все выдавливалось наружу с огромной силой, но не прошло.
Застряло, вернулось. Карпик вытерпела.
Через несколько секунд все повторилось опять.
И пошла полоса нечеловеческой муки.
– Тужься! Стой! Стой!
Воткнули нож снизу, повернули. Зарежут сейчас ребеночка!
– Не надо! – Карп заорала на весь мир своим звучным голосом. – Зачем режете?
– Эй! Тихо, тихо, мамаша. Это он тебя режет… А-хха, вот и головка показалась… Ты кого ждешь, артистка? Так… Оооо, – удовлетворенно сказали.
Кто-то басом заверещал.
– Мамаша! Смотри! Открой глаза! О, какие глазищи… Это девочка! Красавица какая! Кудри у нее, смотри! Смотришь? Как твоя фамилия! Дайте ей еще нашатырю! А? Как фамилия?
