Она еще долго стояла за дверью, прежде чем я открыла задвижку. Она вошла и обняла меня – неловко, я же сидела на крышке унитаза, а она – рядом, встав на колени на грязный, в клочках туалетной бумаги и засохших брызгах мочи пол. Она притянула меня к себе, и я впервые с ее приезда ответила на объятия. Прислонившись к унитазу, она укрывала меня своим жакетом, и я вдруг встревожилась. Эта мама, обнимающая меня, была нисколько не похожа на ту маму, о которой мне рассказывал ты. Впервые за всё время я задумалась, правда ли то, что ты рассказывал мне в пустыне, – все эти подслушанные разговоры моих родителей, которые якобы хотели уехать одни и разочаровались во мне. Неужели ты мне врал?
Мама ласково гладила меня по голове. Я зашептала ей в плечо:
– Я не могу вернуться. Пока нет. Не могу уехать.
Она крепко прижала мою голову к своей груди, обхватила обеими руками.
– Тебе и не придется, – сказала она, словно убаюкивая меня. – Не понадобится делать то, чего ты не хочешь, – уже нет.
И я расплакалась.
* * *
Все мы ехали в такси по городу и молчали. Я по-прежнему пряталась в маминых объятиях. Голова гудела от воспоминаний, я слышала, как ты рассказываешь мне про мою жизнь. Ты говорил, что моим родителям всё равно, что они заняты только собой и деньгами, говорил, что они хотели уехать. И это выходило у тебя так убедительно.
Мне пришлось сделать над собой усилие, чтобы отключиться от этих мыслей. Не знаю, что я натворила бы, если бы не прервала их. Может, выскочила бы из такси прямо на ходу и погибла бы. Папа возился с багажом и подыскивал, где бы нам остановиться. Я не сводила глаз с бетона, который проносился мимо… тротуары, здания, снова тротуары, изредка деревья. Сосредоточилась на слабом сладком запахе от маминой блузки.
Водитель подрулил к целому кварталу из темно-серых высотных зданий.
– Апартаменты с обслуживанием, – буркнул он. – Новые. Еще никто не знает, что они открылись. – Он ждал чаевых.
Мы вошли в здание; безучастным выражением лица я маскировала то, что творилось в душе. Мама взяла ключ и повела меня через вестибюль. Папа остался что-то объяснять консьержу. У меня подгибались ноги, мама помогала мне подняться по ступенькам.
Не успев войти в апартаменты, я сорвалась. Ударила кулаком в дверь, схватила первое, что увидела, – какую-то лампу – и запустила ее в свежевыкрашенную бежевую стену. Фарфоровое основание лампы от удара брызнуло осколками во все стороны. А я швырнула в стену вазу. Мама пригнулась, прикрывая голову. Ее глаза стали огромными от потрясения, она шагнула было в мою сторону, но я выставила перед собой руку, в которой сжимала первое, что попалось, – маленький вентилятор, еще включенный в розетку и работающий. Лопасти вращались, шнур туго натянулся. Я была готова разбить и его.
– Что-то не так? – Мама не сводила с меня глаз.
Я покачала головой, заливаясь слезами.
– Скажи мне, – шепотом потребовала я, – вы правда хотели в следующем году куда-то уехать без меня? Ты говорила об этом с папой?
– Что? – Мама недоуменно вскинула брови. – Нет, конечно, нет! Кто тебе такое сказал?
Она шагнула ко мне, но я отгородилась вентилятором, подняла его, готовая бросить ей в лицо. Вилка едва держалась в розетке. По моим глазам мама поняла, что подходить не следует. Меня всю трясло, я сходила с ума.
– Ненавижу, всё ненавижу, – завизжала я срывающимся голосом. – Даже его ненавижу, даже его!
Из моей груди вырвался отчаянный всхлип.
Я сказала правду. В ту минуту я ненавидела тебя за всё: за то, что из-за тебя я чувствовала себя такой беспомощной всюду, куда бы ни направилась, за то, что не владела собой. Ненавидела за все мысли и чувства у меня в голове, за смятение… за то, как я вдруг стала сомневаться во всем. Ненавидела тебя за то, что ты перевернул мою жизнь с ног на голову, а затем разбил вдребезги. Ненавидела за то, что ты вынудил меня стоять с жужжащим вентилятором в руке и орать на маму.
Но я ненавидела тебя и за другое. В тот момент и каждую минуту с тех пор, как ты меня оставил, я думала лишь об одном – о тебе. Я хотела, чтобы ты был здесь, в этих апартаментах. Хотела, чтобы твои руки обнимали меня, чтобы я видела рядом твое лицо. Хотела чувствовать твой запах. И понимала, что этого не может быть – не должно. Вот что мне было особенно ненавистно. Твоя неопределенность. Ты похитил меня, подверг мою жизнь опасности… Но я ведь тебя любила. Или думала, что люблю. Теперь всё это не имело смысла.
Я зарычала, злясь на себя. Мама осторожно шагнула ко мне.
– Такая путаница – это нормально, – прошептала она. – Порой мы… дорожим… теми, кем не следует… – Она нахмурилась, не зная, верно ли выразилась.
Тогда-то вопль и прорвался сквозь мои зубы, зародившись глубоко в груди.
– Не говори ничего! – рявкнула я. – Больше никаких слов!
Я выдернула вилку вентилятора из розетки, выставила его в вытянутой вперед руке, по-прежнему держа маму на расстоянии. Сделала выпад в ее сторону, и она отскочила, задев журнальный столик.
– Но, Джемма! – шепотом ахнула она. – Я же люблю тебя.
И я метнула вентилятор в ту же сторону, что и лампу, и он, вращая лопастями, разбился об стену.
* * *
Мы остались в Перте. Нас не выселили из апартаментов, несмотря на разбитые мной вещи.
До суда оставалось еще больше месяца, хоть судьи и согласились рассмотреть твое дело вне очереди. А хозяева апарт-отеля не смогли отказаться от денег, которые папа предложил им, чтобы они не поднимали шума.
Меня болтало на эмоциональных качелях. Бывали дни, когда легче становилось просто от сознания, что ты здесь, в этом же городе, совсем рядом. А бывало, что те же мысли наполняли меня страхом. Но так или иначе, каждую ночь я думала о тебе и твоей камере. У меня по-прежнему сводило живот, когда мама открывала окна и с улицы в них проникал эвкалиптовый запах.
Наши апартаменты с обслуживанием тоже немного напоминали тюрьму – обилием серых тонов и стерильностью, а также тем, что я шагу не могла ступить из них, чтобы кто-нибудь не сфотографировал меня. Я разглядывала город в окно… бетон и здания, машины и люди в костюмах. Иногда представляла лежащую под всем этим городом землю, красную и дремлющую; землю, которую ты любишь. В моем воображении она в один прекрасный день снова оживала. И тогда я мыслями уносилась обратно в пустыню, к открытым пространствам с яркими красками и узорами. Я тосковала по ней, по этой бесконечности.
Полицейский, которому было поручено дело, уже дважды навещал меня. После случая с вентилятором мама позвонила и доктору Донован. Та приходила почти каждый день, я не отказывалась от разговоров с ней. Она не настаивала, не давила, просто не мешала мне говорить, когда хотелось… когда я могла говорить.
* * *
Она-то и предложила мне написать всё это – доктор Донован. Только, конечно, не для тебя. Само собой, нет. Просто дала мне ноутбук. Посоветовала писать.
