Дочитав до этого места, я переглянулась с мамой.
– Да уж. – Мама покачала головой. – Должно быть, он спятил. Ему не выкрутиться. У полиции есть свидетели, видеозаписи из аэропорта и ты, конечно. Как у него только язык повернулся заявлять, что он не виновен! – Она снова с досадой покачала головой. – Это доказывает, что он не в себе.
– Что еще он говорил?
– Пока ничего. Придется ждать суда. Но полиция считает, что он скажет, будто бы ты уехала по своей воле, захотела сбежать вместе с ним.
Она вдруг осеклась, явно испугавшись, что наговорила лишнего. Мама не знала, как я отреагирую. По ее глазам я видела, что она до сих пор не представляет, в какой мере я осталась под твоим влиянием.
Я улыбнулась, поблагодарила ее, попыталась успокоить.
– Ты права, это безумие, – спокойно согласилась я.
И мама засуетилась, стала собирать вырезки, не дожидаясь, когда я дочитаю их.
– А ты не хочешь обратно в Лондон? – спросила она. – До суда? Тогда и мы сможем подготовиться. Вероятно, тебе нужно время, чтобы разобраться в своих мыслях, побыть среди друзей?
Я неуверенно кивнула.
– Я просто хочу, чтобы всё закончилось. Всё сразу.
* * *
В Перте нам предстояла пересадка на рейс до Лондона. А там, дома, – ожидание суда. До тех пор полиция должна была собрать доказательства против тебя, а я – поработать над своими показаниями. Мне предстояло снова ходить в школу, если я буду в силах, и продолжать посещать психотерапевтов. Мама открыто заявила об этом в разговоре со мной.
– А через несколько месяцев жизнь наладится, – пообещала она. – Вот увидишь. Всё утрясется.
О тебе удалось разузнать немногое. Тебя содержали в заведении строгого режима где-то в Перте. В одиночной камере. Тебя не выпустили под залог до суда, ты ни с кем не общался. Вот и всё, что смогли сообщить мне полицейские. По всей видимости.
До Перта я летела, сидя у окна. Самолет был маленький, только для нас, на взлете он трясся и дребезжал. Странно очутиться на борту единственными пассажирами. Наверное, рейс оплатило британское правительство. Я позвала стюардессу и попросила стакан воды. Его принесли сразу же.
Пока мы набирали высоту, я приложила ладонь к пластиковой оконной раме. Папа взял меня за другую руку и крепко сжал ее. Его гладкое золотое обручальное кольцо холодило мне пальцы. Он говорил о том, как мы снова заживем в Лондоне, о моих друзьях, которые присылали сообщения и с нетерпением ждали меня… об Анне с Беном.
– Можем пригласить их всех, – предложил он. – Устроим что-то вроде… вечеринки?
Его голос прозвучал вопросительно, и я кивнула, но на самом деле не слушала. Мне хотелось, чтобы папа умолк, хоть я и понимала, что он старается ради меня. Я закрыла глаза, и до меня вдруг дошло кое-что. Видимо, никто не имеет ни малейшего представления обо мне, о том, что я на самом деле думаю. Я как будто существовала в параллельном мире, где у меня были свои особые мысли и чувства, которые больше никто не понимал. Может, кроме тебя. Но даже в этом я не могла быть уверена.
Я прислонилась головой к окну, самолет содрогался под моим виском. Я смотрела на землю внизу. Сверху пустыня выглядела такой многоцветной… с таким обилием оттенков коричневого, красного и оранжевого. С белыми вкраплениями пересохших рек и соляных озер. С темной рекой, извивающейся по-змеиному. С чернотой пожарищ. С завитками, кругами, линиями и текстурами. С крошечными точками деревьев. С темными мазками скал. Всё это раскинулось на земле бесконечным узором.
Понадобилось два часа, чтобы преодолеть сотни миль, пролететь над этими миллиардами песчинок, над всей этой жизнью. Отсюда, сверху, земля казалась картиной, одной из твоих картин. Выглядела как твое разрисованное тело. Прищурившись, я могла почти вообразить, что эта земля – ты… гигантский, растянувшийся подо мной.
А потом я поняла еще кое-что. Я догадалась, чем ты занимался всё это время в своей постройке среди пустыни. Ты рисовал землю такой, как она видна сверху, с высоты птичьего полета, или духа, или меня сейчас… Твои завитки, точки и круги повторяли рисунок этой земли.
* * *
Журналисты уже ждали. Откуда-то они знали, что нам предстоит пересадка с внутреннего рейса на международный, знали, что до нашего рейса домой остается три часа. И обступили толпой, придвинулись ко мне, сверкая вспышками фотоаппаратов.
– Джемма, Джемма! – кричали они. – Можно пару слов?
Ко мне обращались как к давней знакомой, к школьнице, живущей по соседству с ними, на той же улице.
Папа загораживал меня, пытался оттеснить их, но они не отходили. Даже обычные люди в аэропорту, другие пассажиры, таксисты, продавцы в кофейне, – даже они знали меня. Я видела, как кое-кто из них фотографирует меня. Какая глупость. Наконец мама сняла с себя жакет и накинула мне на голову. Папа разозлился – вернее, разозлился так, как он обычно не делает… Кажется, даже послал кого-то. Я удивилась, присмотрелась к папиному лицу. Он и вправду беспокоился, на самом деле хотел уберечь. И прижимал меня к себе, пока мы проходили мимо съемочной группы с телевидения.
Но одно было ясно: я больше не обычная школьница. Я стала знаменитостью. Мое лицо продавало газеты. Миллионы газет. Оно заставляло людей включать новости. Но прямо сейчас, с наброшенным на голову жакетом и в окружении орущих мужчин в кожаных пиджаках, я чувствовала себя скорее преступницей. А их считала пиявками, готовыми высосать из меня все до единой мелкие подробности того, что произошло между мной и тобой в пустыне… желающими знать всё. Ты сделал меня знаменитой, Тай. Заставил весь мир влюбиться в меня. И это вызывало отвращение.
Мы пробрались к другому терминалу. Там тоже были и репортеры, и зеваки, и полиция, и шум, шум, вспышки и снова шум. У меня участилось дыхание. Я старалась думать об огромном самолете на взлетной полосе, который ждет, чтобы увезти меня обратно в Англию, в холод, в большой город, в серость… ждет, чтобы увезти меня прочь от тебя. По моей коже струился пот, одежда липла к телу.
Я не выдержала. Вырвалась от мамы и папы. И бросилась бежать. Мама схватила меня за кардиган, но я сбросила его, оставив ее держаться за пустые рукава. Пронеслась мимо репортеров с их вспышками и галдежом. Промчалась мимо магазинов и других пассажиров прямиком в туалет. Нашла пустую кабинку. Заперлась за засов. Попинала дверь, убедившись, что она крепкая. Села на унитаз и положила голову на рулон туалетной бумаги. Прижалась к ней ртом, чтобы не расплакаться, не разнести тут всё в слезах, с визгом и воплями. Я вдыхала меловой, фальшиво-цветочный запах бумаги. И просто сидела там. Не могла смотреть им в лицо, никому из них. Все ждали ответов, которые я не была готова дать.
Меня нашла мама. Встала за дверью кабинки пятками врозь и носками красных туфель вместе.
– Джемма? – позвала она. Голос был дрожащий и слабый. – Ну же, дорогая, просто открой дверь. Никто больше сюда не войдет. Я сказала папе, чтобы никого не впускал. Здесь только мы.
