Сидя на диване, я ковыряла его обивку через дыру в чехле. Тихо, напрягаясь всем телом и прислушиваясь к малейшим шорохам. И в глубине души продолжала гадать, неужели к этому моменту всё и шло, неужели ты наконец решил осуществить главную из своих фантазий и убить меня. Может, ты просто ждешь, когда полностью стемнеет, чтобы начать действовать. Я прислушивалась, рассчитывая различить шаги на веранде, покашливание в темноте. Будь я в фильме ужасов, прямо сейчас зазвонил бы телефон, и я узнала бы, что ты снаружи и следишь за мной.
Но вместе с тем я беспокоилась по иному поводу. И задавалась вопросом, не случилось ли что-нибудь с тобой вдали от дома.
– Не дури, – сказала я себе вслух.
Я ждала – казалось, целую вечность, – прежде чем ушла к себе в спальню, забрав мерцающий фонарь. Закрыла дверь и забаррикадировала ее комодом. Занавески я не закрывала, чтобы наблюдать за тенями снаружи. Но луна еще висела низко, вокруг было темнее, чем обычно по ночам. Я подсунула подушку под спину, полулегла, опираясь на нее. И стала разглядывать тени, которые свет фонаря отбрасывал на стену, – они напоминали бугристые, кривые лица. Достала бутылку рома, взвесила в руках. Потом взяла ее за горлышко, прикинула, как замахнусь, если понадобится. Прикоснулась бутылкой ко лбу, представляя, каким получится удар. Ощутила ее тяжесть. Немного времени я убила, свинчивая и снова завинчивая крышку и нюхая ром. Затем сделала глоток.
Ром оказался горьким, проглотить его было трудно. Но я привыкла к крепкой выпивке, когда проводила ночи в парке с друзьями. И так наловчилась притворяться, будто мне нравится вкус спиртного, что захотела сделать еще глоток.
Глотнула снова. Горло словно обожгло солнцем, только на этот раз не снаружи, а изнутри. Я скорчила рожу, как в кино, и сделала очередной глоток. Выглянула в окно. Пустыня была неподвижной и тихой, как всегда. Убийственно тихой. Поразительно, какой пугающей способна быть полная тишина, как она давит на психику, стоит только ей позволить. В Лондоне я привыкла к шумным ночам, к сигналам автомобилей, крикам, гулу большого города. Ночью Лондон болтлив, как мартышка. А пустыня, в отличие от него, обвивалась вокруг меня змеей. Плавно, безмолвно и опасно… и так тихо, что глаза приходилось держать широко открытыми.
Зубы стукнули о горлышко бутылки. Я продолжала пить, пока комната не закружилась перед глазами, а я не перестала думать, станет ли эта ночь последней для меня на этой Земле и увижу ли я еще хоть что-нибудь, кроме этого дома. Вскоре я уже перестала следить за тенями, выглядывая в окно. И вспоминать о темноте. И о тишине.
Тогда-то я и поняла, почему мои друзья так любили напиваться… Чтобы забыть. Ради сладостного незнания.
* * *
Меня разбудил скрежет. Я открыла глаза. Комод отъезжал в сторону вместе с дверью. Кто-то рвался в комнату. Я попыталась сесть и обнаружила, что почти съехала с кровати, а бутылка по-прежнему лежала у меня в руке. Ром еще не кончился, но, судя по мокрым простыням и застоялому запаху спиртного, почти весь он пролился на постель. Я завозилась, выбираясь со своего места. Схватила бутылку за горлышко, готовясь замахнуться.
Комод наконец отодвинулся в сторону, за край двери ухватилась твоя рука. Я опустила бутылку, ты протиснулся в щель. Слишком ослабевшая от выпитого, я только и смогла что застыть на месте. Свет был серым, как ранним утром. Ты окинул меня взглядом, задержал его на бутылке, поморщился от запаха, нахмурился. Я отвернулась.
– Мне надо было съездить кое за чем, – объяснил ты. – Времени понадобилось больше, чем я думал.
Потом ты пытался подхватить меня на руки, но я завизжала, велела отпустить, стукнула бутылкой тебя в грудь. И ты остался стоять у постели. Подождав немного, ты вынул бутылку из моих пальцев и укрыл меня простыней.
– Я приготовлю тебе завтрак, – наконец произнес ты.
И я уснула.
* * *
– Он на веранде, – сообщил ты.
Я покачала головой, и боль пронзила виски. Пройти расстояние до веранды тем утром казалось мне такой же невыполнимой задачей, как побег. Но поесть все-таки следовало.
– Давай я тебя отнесу.
Я снова покачала головой, но ты уже обнял меня и поднял, прежде чем я успела вырваться. Я закрыла глаза, голова кружилась, из желудка поднималась тошнота. Ты нес меня так, как собранные ветки – бережно, широко обхватив руками. И мне показалось, что я такая же легкая, как эти ветки.
Ты уложил меня на диван, стоявший на веранде. При этом я заметила, что глаза у тебя красные и усталые, под ними – темные круги. Но в сиянии раннего утра твоя кожа светилась. Тем утром свет сделал сияющим всё вокруг. Он озарял пейзаж, каждая песчинка от него искрилась, как леденцы, пузырящиеся газом во рту.
Только я от него не сияла. Казалось, что я скорее выцветаю и мир уже забывает обо мне. Уставившись на мерцающий песок, я задумалась, попало ли мое исчезновение в газеты. Интересно ли оно кому-нибудь до сих пор? Я знала, что газеты перестают публиковать подобные истории, когда не могут сообщить ничего нового. А что может быть нового в моей истории, если за всё это время менялось лишь направление ветра?
Я пробыла в твоем доме больше месяца. Неужели кто-нибудь продолжает искать меня? Насколько усердно вели поиски мои родители? Они всегда отличались практичностью. «Экономическая целесообразность» – два самых употребительных слова в папином лексиконе. И он, возможно, задался вопросом: целесообразно ли с экономической точки зрения продолжать искать меня? Хорошее ли я вложение? В эту минуту лично я не стала бы вкладывать деньги в мои поиски.
Ты подал мне тарелку с мелкими желтыми плодами. Взял один и показал, как разорвать его ногтями и съесть, высасывая мякоть. Я попробовала. Плод был сначала кислым, но стал слаще, когда я пожевала его. Семечки прилипли к зубам и деснам. Ты высосал еще один, потом заговорил:
– Значит, ты видела тех приятелей в сарае?
Я вспомнила уставившиеся на меня глаза, чешую и множество ног. Меня передернуло.
– Зачем ты их там держишь? – спросила я.
– Чтобы помочь нам выжить.
Ты потянулся за следующим желтым плодом. Я отдала тебе всю тарелку. Мой желудок был слишком слаб для такой еды, хоть есть и хотелось. Ты чмокал губами, въедаясь в кислую часть плода, потом облизнул семена с зубов.
– Они помогут приготовить противоядие.
Я покачала головой:
– От змеи ты противоядие не получишь – только яд.
Уголки твоих губ приподнялись.
– А ты правда соображаешь, не просто прикидываешься, – сказал ты. – Так я и думал. – Ты смотрел на меня чуть ли не с гордостью. – Да, правда твоя. – Ты сплюнул семечки на пол. – Эти ребята все до единого ядовиты. А противоядие получается, если вызвать иммунную реакцию на яд… Вот еще одна причина, по которой нам понадобится верблюд. Скоро я использую этих тварей, сделаю верблюдице инъекцию яда и соберу антитела – ее иммунную реакцию. Всё это я профильтрую, и получится противоядие… По крайней мере, так задумано. Понадобится время, я до сих пор не знаю, выйдет ли у меня что-нибудь, но попытаюсь. Так у нас всегда будет свежий запас.
