Девушка погладила Малыша по голове.
– Знаешь, Авриль, – сказал мужчина тихо, – нож бы тебе не пригодился.
Авриль взглянула на него.
– Я убил бы тебя раньше, – сказал он, и угли в трубке на миг озарили его лицо. – А теперь пойдем за хворостом. Надо поесть.
45
Мужчина кинул в кастрюлю трав, корений и светящихся лишайников.
Ночь уже поглотила поляну целиком, и верхушки деревьев будто держали над ней крышку.
Свет шел только от трубки старика и от желтого пламени, проглядывавшего между камнями очага. Слышно было, как трещит огонь, как урчит в животе у белого осла и как похрапывает поросенок рядом с Малышом.
Старик затянулся трубкой и помешал содержимое кастрюли длинной деревянной ложкой. С момента, как они пошли за хворостом, он не сказал ни слова. Авриль тоже. Ожерелье с ушами не давало ей покоя. Старик что, сам их отрезал? И зачем делать бусы? Должно быть, он сумасшедший. С другой стороны, он лечил Малыша, помог Авриль снять старую мазь, перенести мальчика к огню. А теперь предлагал разделить с ним ужин. Судя по всему, незнакомец намеревался провести ночь на этой поляне, что не очень-то радовало Авриль.
– Готово, – сказал мужчина, попробовав суп той же ложкой.
Он протянул Авриль деревянную миску.
– Если не хочешь, можешь съесть паек. Я же предпочитаю легкий ужин.
Авриль пожала плечами. Она была не слишком голодна.
Мужчина наполнил тарелку. В зеленоватом бульоне плавали кусочки растений. Девушка осторожно попробовала. Немного горчит, но совсем недурно.
Старик по ту сторону костра принялся шумно прихлебывать суп.
Тишина.
И снова швыркает суп.
Тишина.
И швыркает снова.
И у осла урчит в животе.
И поросенок храпит, будто флейта жалобно тянет одну пронзительную ноту.
И снова швыркает суп.
Это было так нелепо: сидеть ночью посреди поляны рядом с незнакомцем, который, сам того не замечая, ест с такими странными звуками.
Авриль взглянула, как старик втягивает суп, и он вдруг показался ей совсем не опасным. Это был обычный старик, который не умел правильно есть. В шуме, производимом его ртом, желудком осла и рыльцем поросенка, было что-то комичное.
То ли от усталости, то ли от напряжения Авриль нервно улыбнулась. Потом к горлу подступил смех. Она хотела остановить его, но это было невозможно. Девушка тихонько фыркнула.
Мужчина посмотрел на нее вопросительно. Авриль опустила голову, и он зачавкал громче прежнего.
Тогда девушка прыснула снова. Потом втянула суп, как он, громко чавкая.
Старик не понимал, что происходит. Его брови вопросительно поднялись. Авриль поперхнулась и, выплюнув суп, расхохоталась так, что тарелка опрокинулась в костер и тот зашипел. Мужчина остолбенело сидел с ложкой у рта и смотрел, как она катается по траве, держась за бока, и хохочет до слез.
Незнакомец ничего не говорил. Так продолжалось целую минуту. Разбуженные осел с поросенком тоже с интересом наблюдали за девушкой, которая смеялась и никак не могла перестать.
Наконец Авриль перевела дух, встала, вытирая глаза и щеки, и, чуть смутившись, невнятно пробормотала «простите».
Старик кивнул, поднес миску ко рту и шумно втянул остатки бульона.
Авриль смотрела, как огонь отражается на спасательном одеяле Малыша. Тысячи пляшущих язычков пламени окружали тело, словно маленькие дикие божки приглядывали за душой мальчика. Вдруг девушка почувствовала сильную усталость и грусть. Непонятно, что могло так забавлять ее пару минут назад.
– Пора делать новый компресс, – сказал старик. – Справишься?
Авриль кивнула:
– Я уже лечила раньше. Я умею.
Авриль подсела поближе к Малышу, размяла шарик мази в руках и наложила мальчику на ногу и бок.
– Давно я не видел такого маленького ребенка, – сказал мужчина, глядя на Малыша. – Где ты нашла его?
Авриль не ответила.
– Ладно, я слишком любопытен. Но не стоит сердиться. Просто я люблю слушать истории.
Он поднялся и, что-то бурча, направился к повозке. Авриль слышала, как он роется в вещах.
Вернувшись, старик сел поближе к огню. Надел очки на тонкий нос и открыл тетрадь. Затем снял с ручки колпачок и принялся старательно писать.
Авриль поглядывала на него краем глаза. Уже много лет девушка не видела, чтобы кто-то писал. Она часто мечтала о тетрадке: можно было бы записывать какие-то мысли, учить Малыша писать. Пусть никто в мире уже ничего и не пишет. К чему писать, когда в животе пусто? К чему писать, когда некому больше читать?
У мужчины был убористый, прыгающий почерк. Время от времени он поднимал голову, будто искал слова в танцующем над камнями пламени, и отсветы искр на стеклах очков придавали ему вдохновенно-демонический вид.
Авриль снова укрыла Малыша. Ей показалось, что гематома начала понемногу рассасываться. На бедре фиолетовый уже сменился желтым. Девушка надеялась, что это хороший знак. Авриль вернулась на свое место у костра, а мужчина писал, не обращая на нее внимания.
Авриль очень хотелось заглянуть в тетрадь старика и прочесть строчки, но она не осмеливалась подойти.
– Ты умеешь читать? – спросил он, не отрываясь.
Авриль кивнула:
– Да, у меня было много книг. Раньше.
– Полагаю, ты их сожгла?
Девушка молчала.
– Ну конечно, ты их сожгла, – заявил старик. – Все ведь так делали, верно? Потому что так сказали Черные Звезды и их Бог.
Авриль съежилась. Она больше не хотела вспоминать те времена.
– У меня… у меня была одна книжка, – сказала она, – детская энциклопедия. Нам подарила ее одна пожилая дама. Я читала книгу Малышу. Я хотела, чтобы он знал о прошлом: о мире, который был прекрасен, и о людях, которые не всегда были жестокими.
Старик ухмыльнулся:
– А что, если в этом главная ошибка, а?
Авриль тряхнула головой.
– В чем? Я вас не поняла.
Старик пробормотал что-то, но она не расслышала.
– Мы читали, – продолжила Авриль, – и сначала Малыш был в восторге. Когда его что-то интересовало, ответ находился в книге, но я потеряла ее.
– Да, – сказал старик, – мы постоянно всё теряем. Ничего не останется после нас.
– Вы поэтому пишете? – спросила Авриль наугад.
Мужчина поднял на девушку глаза. Пламя отражалось в стеклах его очков.
– Писать – это скверная привычка, от которой я никогда не мог избавиться. Черные Звезды пришли и сказали, чтобы я перестал. Забрали у меня книги с тетрадями и сожгли. Они грозились, что отрежут мне руки. Но ничего не поделаешь. Я должен сочинять истории. И так по сей день.
