Симон решил, что первые шаги по звезде они сделают в зоне одного из пятен. Пьер надел костюм вулканолога, включил портативную систему охлаждения и вышел, размахивая флагом Земли. Все пожелали ему удачи. Благодаря стальному страховочному тросу он мог вернуться в любой момент.
Через переговорное устройство его товарищи услышали исторические слова:
— Я первый человек, попирающий ногами Солнце, и я водружаю здесь знамя своей планеты.
Симон, Люсиль и Памела зааплодировали, но так, чтобы ладони не соприкасались и не разогревались еще больше.
Пьер сунул флаг в солнечную топку, и он тут же вспыхнул.
Симон спросил:
— Ты что-нибудь видишь?
— Да… Да! Это невероятно! Здесь есть жители!
Треск.
— Они подходят ко мне…
Экипаж услышал протяжный вздох. Тело Пьера воспламенилось. Обезвоженные барабанные перепонки команды уловили звук, напоминавший шуршанье сухих листьев — «фшшшш».
Костюм вулканолога никогда не получит рекомендаций НАСА. Экипаж втащил обратно трос с оплавленным концом.
Люсиль перекрестилась:
— Пусть душа твоя поднимется к небу, черному и холодному.
Сейчас эти слова казались ей истинно благим пожеланием.
Симон хотел было стукнуть кулаком по обшивке «Икара», но вовремя спохватился. Надо избегать любого вида трения.
— Я должен все увидеть сам, — заявил он.
Он направился к шкафу с одеждой и, стараясь прикасаться к предметам только кончиками пальцев, облачился в костюм вулканолога.
— Не ходи, — попросила Памела.
— Ты тоже погибнешь, — предупредила его Люсиль.
— Если на Солнце действительно есть обитатели, как их называть? Почему не… солнечане? Мы все время безуспешно ищем марсиан, венерян, а инопланетяне живут здесь, в самой горячей точке на небе. Солнечане! Солнечане!
Симон вошел в огонь. Он увидел огромные шквалы оранжевой магмы. Это был не газ, не жидкость, а огонь во всей своей мощи, в чистом виде. По сравнению с такой температурой жаркая кабина казалась ему теперь прохладной.
Он обливался потом. Он знал, что у него всего лишь несколько минут, чтобы отыскать жителей Солнца. Он с трудом продвигался вперед, на тросе как на поводке. Если в ближайшие три минуты ничего не произойдет, он вернется на корабль. И речи не может быть о том, чтобы обуглиться подобно Пьеру. У Симона не было ни малейшего желания стать мучеником, он просто страстно, безумно хотел провести смелый научный эксперимент. А погибший ученый — это ученый, которому эксперимент не удался.
Он с опаской посмотрел на часы. Их разорвало на множество осколков.
И в этот миг он заметил «их». Они были перед ним, похожие на фантастические завитки огня. Солнечане. Огромные бабочки с оранжевыми крыльями напоминали живые клубы магмы. Они общались телепатически.
Они говорили с Симоном не долго, чтобы он не успел загореться. Солнценавт кивнул головой и повернул к «Икару».
— Невероятно, — сказал он потом Памеле. — Эти огненные существа живут на Солнце уже миллиарды лет. У них есть язык, наука, цивилизация. Они купаются в солнечном огне без всякого вреда для себя.
— Кто они? Как они живут?
Симон сделал неопределенный жест.
— Они взяли с меня обещание ничего не открывать людям. Солнце должно остаться «терра инкогнита». Мы должны защитить его от экспансии землян.
— Ты шутишь?
— Ни в коем случае. Они дают нам возможность вернуться только потому, что я поклялся сохранить в секрете все, что они поведали. И я никогда не нарушу клятву.
Симон смотрел на пылающий огонь в занавешенном иллюминаторе.
— В принципе, было глупо назвать корабль «Икаром». Как называется птица, которая вечно возрождается из пепла?
— Феникс, — сказала Памела.
— Да, феникс. Экспедиция «Феникс». Вот как нужно было ее назвать.
Абсолютный отшельник
— Все есть в тебе уже с самого твоего рождения. Ты всего лишь вспоминаешь то, что уже знаешь, — объяснял ему отец.
«Все во мне. Все уже во мне…»
Он всегда считал, что, только путешествуя и набираясь опыта, можно понять мир. Значит, он будет заново открывать то, что уже знает? Что всегда знал? Эта мысль его преследовала: все уже в тебе. Мы не узнаем ничего нового, мы находим в самих себе спрятанные истины. Значит, младенец — мудрец? Зародыш обладает энциклопедическими знаниями?
Доктор Гюстав Рубле был известным врачом, он был женат, имел двоих детей, его уважали соседи, но эта мысль-воспоминание — о том, что все с самого начала уже есть в нас, — не отпускала его.
Он заперся в своей комнате и принялся медитировать. Ни о чем другом он думать уже не мог.
«Так значит, все уже во мне. Значит, — спрашивал он себя, — жить на свете бессмысленно?»
Он помнил, как Эркюль Пуаро, герой романов Агаты Кристи, распутал немало полицейских загадок, сидя в кресле в домашних тапочках. Гюстав Рубле тоже заперся у себя в комнате. Его жена, уважавшая его путешествия внутрь себя, приносила ему подносы с едой.
— Дорогая, — сказал он ей однажды, — понимаешь ли ты, что меня терзает? Жить ни к чему. Мы ничего не узнаем, мы только заново открываем то, что и так знаем давным-давно.
Жена села рядом с мужем и тихо сказала ему:
— Прости, Гюстав, но я тебя не понимаю. Я ходила в школу, где нам преподавали историю, географию, математику, даже физкультуру. Я научилась плавать кролем и брассом. Я вышла замуж за тебя и научилась жить вдвоем. У нас родились дети, и я научилась воспитывать их. Я ничего этого не знала до того, как начала жить.
Он задумчиво грыз кусочек хлеба.
— Ты уверена в этом? А ты не думаешь, что если бы ты пристальнее заглянула в себя, то могла бы получить все эти знания, не выходя из комнаты? Вот я, например, проведя два дня в одиночестве, понял больше, чем если бы два раза обогнул земной шар.
Она не могла не возразить.
— Если бы ты обогнул земной шар, ты узнал бы, как живут китайцы.
— Но я и так знаю. Я нашел это в себе самом. Я спросил себя, как живут все народы Земли, и увидел мгновенные, как вспышка, картинки, как будто живые почтовые открытки, рассказывающие об их жизни. И до меня тысячи отшельников точно так же путешествовали в воображении.
Валери Рубле тряхнула красивой рыжей шевелюрой.
— Я считаю, что ты ошибаешься. В замкнутом пространстве твое восприятие, разумеется, ограниченно. Настоящая жизнь шире твоего сознания. Ты недооцениваешь разнообразие мира.
— Нет, это ты недооцениваешь могущество даже одного-единственного человеческого мозга.
