— Сейчас что-то будет, — сказал комиссар, и я мысленно рассыпалась в благодарностях. Мне только этого не хватало — его уверенности в том, что гладко этот следственный эксперимент не закончится.
— Что вы имеете в виду, господин комиссар?
— То, что ничего не подтвердится. Томас будет по-прежнему дуть в свою дуду, которая расходится с данными следствия.
— И что тогда?
Комиссар отмахнулся. Он не желал об этом говорить, но смотреть был обязан, так же, как и я. Ректор и бейлифы уже вошли в подъезд, и мы вяло направились следом.
За нами потащилась целая толпа. Разве что полицейский оператор сопровождал подследственного, а все остальные — эксперты, люди из следственной группы, помощники — дышали нам с комиссаром в спины. Квартира ректора была немаленькой, но я с трудом представляла, как мы все там поместимся, особенно с учетом того, что и место преступления нужно не повредить. Пока — рано, пока — нельзя.
Мы поднялись на лифте. Бейлифы, Томас и оператор уже скучали возле двери квартиры, полицейские из охраны хотели попасть в первый ряд и наблюдать все действо. За одной из дверей на площадке кто-то скребся, желая выйти, лифты еле слышно гудели, поднимая оставшихся. Я отыскала взглядом Брента — он не вылезал на передний план, был мрачен еще больше, чем обычно, и на ректора старался не смотреть.
Наконец дверь квартиры открыли, экспертная группа, работавшая на месте, вышла в коридор, а мы все, напротив, зашли, и сразу стало как-то тесно. Не то чтобы мы друг другу мешали, но я очень четко поняла, что огромная квартира была создана только для двоих, и это несмотря на гостевые спальни. Люди в ней были лишними.
В комнате, все еще залитой кровью, поместиться смогли только семеро, не считая самого Томаса: мы с комиссаром, Брент, оператор с камерой, его помощник, бейлиф и капитан Нат Николас — тот самый следователь, который допрашивал старика-консьержа. От участия экспертов пришлось отказаться, от второго бейлифа тоже, но мы не унывали, потому что Нат способен был уложить с одного удара слона. Пытаться сделать что-то в его присутствии — нужно быть сумасшедшим, а на такой диагноз Томас никак не тянул.
Нат переглянулся с комиссаром. По правилам Томас должен был использовать место совершения преступления как исходное, но мы не могли допустить, чтобы оно было затоптано.
— Принесите такое же кресло, — распорядился комиссар.
Толпа зашевелилась. Брент, что меня удивило, подтащил из угла комнаты парное кресло к тому, которое служило уликой, и поставил его не слишком далеко, но так, чтобы Томас не ходил по участку, сейчас обнесенному яркой желтой лентой. По сигналу Ната в комнату вошла Люси Джейн, эксперт из группы дактилоскопии — она по телосложению как нельзя лучше подходила для отыгрыша роли жертвы.
— В кабинет Таллии Кэролайн, — сказал ей Нат.
В идеале должно было быть соблюдено все, начиная с места, заканчивая освещением. Мы рано начали эксперимент и понимали, что Суд может отклонить его результаты. С другой стороны, у нас не было необходимости копировать обстановку, нам нужно было зафиксировать действия подозреваемого.
— Господин Томас, прошу. Итак, вы стоите здесь, что вы видите или слышите?
Брент кашлянул за моим плечом. Мне не нравилось, что он дышит мне в затылок, но выбор меня был маленький: или терпеть, или выйти.
— Я слышу… Таллия говорит с кем-то, — очень спокойно откликнулся Томас.
— Вы слышали весь разговор?
— Нет. Я слышал только ее голос. В ее кабинете закрыта зверь, и там хорошая шумоизоляция.
Да, или он очень хорошо все продумал, или у него была великолепная память. Он и на допросе показал, что двери были закрыты.
— Двери в кабинет вашей жены всегда закрыты, господин Томас?
Томас обернулся ко мне, на какой-то момент, как мне показалось, встретился взглядом с Брентом, потому что чуть вздрогнул, но самообладание ему не изменило.
— Нет. Только когда она там.
— А кто закрыл двери в кабинет в этот раз? — продолжала я.
— Я не помню.
— Но вы уверены, что двери были закрыты?
— Да. Потому что я пытался прислушаться.
— Для этого были причины? Ваша жена редко говорила по телефону?
Комиссар — я очень надеялась, что это он — ободряюще похлопал меня по спине. Мне же казалось, что я взмокла.
— Причины? — Томас непонимающе смотрел мне в глаза. — Нет, почему. Просто…
Мне оставалось только кивнуть, что значило — сдать ему эту партию.
— Вы не пытались вмешаться?
— Нет. — Если Томас играл, то невероятно правдиво, ни малейшей фальши не было ни в голосе, ни в выражении лица, и так казалось, наверное, не мне одной. — Зачем?
— Хорошо, — мне снова пришлось отступить. — Что было дальше?
— Дальше? — он задумался. Оператор держал камеру наведенной на нас, и я не могла сказать, что чувствую себя звездой, скорее — поросенком на вертеле. — Дальше… Таллия вышла…
— Смартфон был у нее в руке?
Комиссар посчитал это важным. Я — нет, я даже не додумалась бы это спросить.
— Я не помню.
Томас выбрал самый простой вариант, против которого не возразишь. У психиатров были техники, которые могли восстановить события, но у нас поджимало время.
— Что она сказала? Или, может быть, что-то сказали вы?
Меня удивляло, что Брент отмалчивается. Комиссар ли был причиной или он держал какой-то вопрос при себе, чтобы при случае отличиться. Люси вышла из кабинета — дверь так и оставалась открытой, — замерла в дверях.
— Я спросил, с кем она говорила так долго.
— И что она вам ответила? — я сначала подождала вопрос комиссара, но он молчал, и мне снова пришлось отдуваться.
— Она сказала, что у нее есть любовник. Что она говорила с ним и что она не собирается к нему уходить. Ее все устраивает.
Вот это уже выглядело шитым белыми нитками. Без малейшего повода такое признание делать никто не будет просто потому, что это бессмысленно. Или повод у Таллии все-таки был?
— Почему она так сказала?
Но я спросила не так и тут же получила знакомый ответ:
— Я не знаю.
— Что вы почувствовали, господин Томас, когда услышали это?
Вопрос Брента оказался для меня неожиданностью. Для комиссара тоже — он повернул голову и посмотрел на Брента так, словно вообще не понимал, что он тут делает. Томас все это расценил как само собой разумеющееся, вздохнул, пожал плечами. Плечи у него все время были опущены, он даже не походил на человека, привыкшего — если называть вещи своими именами — приказывать и повелевать.
— Обиду, возможно, — чуть подумав, сказал он. И добавил традиционное: — Я не знаю.
