— Сью, по-моему, имеет в виду, что Брент случайно наткнулся на верную интерпретацию, только сам это не сообразил. И по своей привычке все списывает на гадкий характер женщин. Наверное, правильно будет спросить, почему у Брента такая позиция, доктор?
Да, он абсолютно верно меня понял. Если бы не упрямство королевы, Руперт работал бы со мной в паре вместо Брента. Мне было бы легче.
И доктор Меган задала мне точно такой же вопрос:
— Как вы себя ощущаете, работая с Брентом, деточка?
— Ну-у, — протянула я. — Некомфортно.
— Можете развернуть ваш ответ?
Если бы комиссар с Рупертом куда-нибудь делись, мне было бы проще.
— У меня впечатление, что Брент постоянно принижает мои достижения только из-за того, что я женщина, — секунду подумав, сказала я. — И говорит о том, что я не соответствую его ожиданиям. Не то чтобы меня это задевало, но что-то в этом есть… как будто он самоутверждается за мой счет.
Я полагала, доктор Меган что-то ответит, но она молчала. Мне, наверное, надо было еще что-то сказать.
— У него очень странные взгляды. Знаете, есть такое выражение — «туалетная музыка»? — блеснула я знанием фанданского языка. — У фанданцев это значит, что ты настолько стесняешься своих музыкальных вкусов, что слушаешь песни только там и тогда, когда тебя никто не видит и не слышит. Так вот Брент, как мне кажется, эту туалетную музыку включает на полную громкость. И пытается унизить собеседника, если тот критикует выбор композиции.
— Ты ничего не понимаешь в музыке, не вслушиваешься в слова, да, — поддержал меня Руперт. — Отличная аналогия, Сью.
Доктор Меган снова промолчала. Значит, я сказала далеко не все.
— Он не скрывает то, чего нормальный человек, я имею в виду — современный гражданин развитой страны — стеснялся бы. Это как верить в гороскопы и призраков. Брент, получается, как ненужный пророк. Он гордится тем, что мыслит… Создатели, это вообще можно назвать словом «мыслит»? ...Иначе. Что я точно могу сказать, так это то, что Брент не может выразить эти мысли словами так, чтобы его поняли собеседники.
Я чувствовала себя так, будто пробежала километров пятнадцать. «Хватит уже с меня откровений, — подумала я. — Все равно это только предположения».
— Откуда у Брента такие мысли? — спросила, хотя больше — заметила сама себе доктор Меган. — Возможно, они сформировались под влиянием литературы и исторических фильмов. Ему комфортнее жить с такой точкой зрения, в нашем обществе ему неуютно. Он ведь сейчас живет где-то в стране третьего мира?
— В Лагуте, — сказал комиссар. — Там лет пятьдесят как прекратили делать женское обрезание.
— Он выбрал себе место, где ему проще взаимодействовать с людьми, — кивнула доктор Меган. — Если он раньше мог только брызгать слюной… да, деточка, ваша аналогия с сортирной музыкой прекрасна. Брент заявляет, что слова у песни чудесны, но не может сказать, что чудесного во фразе «твои глаза как россыпь мелких изумрудов». Я не знаю, что вам посоветовать. Вряд ли вам понравится…
Она загадочно улыбнулась. Я посмотрела на комиссара. «Ну это же ради дела», — прочитала я в его просительном взгляде. «Если что, мы с Джеймсом его подержим», — телепатировал мне Руперт. Я решилась.
— Если вы подскажете мне, доктор, как лучше понимать этого человека… в интересах следствия, — я постаралась не вздохнуть, — я приму любой ваш совет.
— Тогда попытайтесь соответствовать его ожиданиям, — ровно сказала мне доктор Меган. — Вам будет проще понять, чем он руководствуется, и узнать, что же прекрасного в словах про мелкие изумруды. Сам он никогда не сможет этого объяснить, даже если очень захочет.
Я не успела представить себе многоглазое чудовище из песни, что было и хорошо: насекомых я недолюбливала. Раздался писк смартфонов — моего, Руперта, комиссара, писк селектора, дверь только что не слетела с петель, а у Эндрю, появившегося в кабинете, был вид человека, принесшего весть об апокалипсисе.
— Ректор Томас только что попытался совершить самоубийство! — на одном дыхании выпалил он.
Глава двадцать третья
Я не знала, какое чувство испытывать правильней: ужас или веселье, пусть для последнего поводов не так уж и много, потому что речь шла о ректоре Томасе. Кому как не ему было знать, что попытка изначально обречена на провал.
Систему слежения Академия Магии делала не для нас, а для Королевской Клиники Психиатрии. Но после того, как Академия успешно отработала выделенный ее величеством грант, а Клиника Психиатрии внедрила новинку у себя, комиссар наложил на систему свои жадные лапы, аргументируя это тем, что подследственные попадаются нервные. Никто не возражал, и мы получили систему в свое распоряжение.
Я не стала вникать в детали и разбираться, какую магию использовали для достижения такого потрясающего результата, но поинтересовалась принципом работы. Так, система сканировала жесты, выражение лица, особенности поведения, саму камеру, — в общем, все, что могло бы указать на то, что кто-то вознамерился свести счеты с жизнью. Как только системе что-то не нравилось, она моментально выводила на мониторы бейлифов предупреждение, и они успевали среагировать еще до того, как подследственный на что-то решался. Обычно его заставали в попытке снять одежду, после чего — хотя Процедурная Комиссия и бурчала для приличий — дежурный медик, вздыхая, вкалывал подследственному седативный препарат. Не то чтобы случаи были частыми, но наши подопечные временами надеялись отделаться принудительным лечением.
Ректор Томас курировал этот проект, как и все, что финансировалось ее величеством, и не мог не знать, что замысел провалится на корню. Эту мысль мне озвучил и Руперт, когда мы с ним и Эндрю старались догнать комиссара. В коридоре нас ловко и очень некстати отрезали от него информационщики, тащившие какой-то огромный блок, так что мы только проводили взглядами широкую комиссарскую спину, исчезнувшую в лифте.
— Он продолжает водить нас за нос, — сказал Руперт и потряс головой. — Создатели, главное — не уснуть прямо в камере…
— Ехал бы ты домой, — посоветовал Эндрю. — Мы без тебя справимся.
Он проявил заботу, но покривил душой: еще и без Руперта нам было бы в тысячи раз сложнее.
К лифту мы подошли спокойным шагом. Нельзя бегать по коридорам в таком составе, свои все поймут, но рядом может отираться и пресса. Поэтому мы дождались лифт и отправились на нижние этажи — туда, где были камеры предварительного заключения. С отдельными путями эвакуации, отдельными выходами на экстренный случай, и вполне, надо заметить, комфортные.
Эндрю не захотели пускать, хотя это было явным нарушением, потому что у него был свободный допуск по всему зданию и его непосредственный шеф уже прошел куда нужно, но бейлиф, дежуривший на входе, был молодой и неопытный и боялся сделать что-то не так. Эндрю со свойственной ему рассудительностью заметил, что не стоит терять время, и мы зашли.
