— Твоя мать заслужила каждый удар. Я ненавидела ее, но… не убивала. Хотя с радостью сделала бы это, если бы меня не опередили. А теперь проваливай, Аня.
Лидия поджимает губы и вцепляется в ручки кресла. Мне страшно смотреть на нее, но и не смотреть я не могу. Гипноз, не иначе.
— Мама никогда бы…
— Проваливай!
Лидия подскакивает и надвигается на меня, как огромная туча. Гроза убегает от нас в кухню.
И я не выдерживаю. Срываюсь с места, несусь по темному коридору, по обожженному солнцем огороду, — дальше, дальше, лишь бы не видеть каменной Лидии. Лишь бы не чувствовать ее боль.
Ложь. Моя мама никогда бы.
Никогда.
* * *
Я листаю книгу Лидии всю ночь. Страницу за страницей, главу за главой. И вот на часах уже пять утра, но мне не спится. Заметки на полях, закладки, кляксы — все это выглядит, как история болезни шизофреника. Как моя история болезни.
Теперь я в курсе, что к каждому живому дому привязан призрак. Что часы — это их общее сердце.
Обожженные, не до конца сгоревшие дома — наполовину трупы. Мертвые ищут в них дверь, ведущую в никуда. Живые и одержимые своими желаниями — дверь, ведущую куда-то.
Но… какую дверь ищу я? Куда стремлюсь?
В никуда или куда-то?
Я до боли закусываю губу.
Следующая глава называется «Возврат душ».
Я вчитываюсь, силюсь разобрать кривой почерк на полях. Смысл предложений до меня доходит не сразу. А когда доходит, я леденею. Надо мной — наст, я в снегу, в ледяном гробу. Весны не будет. Весна отменяется.
Дома умеют будить мертвых, и, если этих тварей хорошо попросить, они подменят душу в здоровом теле на призрака. Постепенно поразят человека, как вирус. Умерший будет возвращаться медленно, по одной привычке в день. По одной болезни. По одной фобии.
Дом — настоящий Дед Мороз для одержимых. Но чтобы под елкой появилась заветная машинка на радиоуправлении, нужно хорошо себя вести. И подарить Деду Морозу кое-что взамен. Но чтобы оживить призрака, санки с двигателем и термобелье не подойдут. Он будет ждать особенный гостинец. А если не дождется — убьет того, кто загадал желание.
Кредит на выживание.
Вопрос на миллион: кого взять под залог?
Новая информация пульсирует в висках и горчит на языке. Скоро у меня будет интоксикация организма, слишком уж она ядовитая.
Два Павла.
Два мужа.
Две жизни.
А тело — одно.
Кого Илона взяла под залог? Какую дверь она ищет?
В никуда или куда-то?
Перед глазами — фотография Илоны с первым мужем, которая тут же сменяется снимком Ди. Почерневший подоконник и…
Мое полотенце.
Глава 29
Ди
ДО
Ди шла по проспекту. Со всех сторон ее толкали люди. Семь вечера в городе — время, когда лучше не гулять без надобности. Раздавят.
Но надобность была.
Причем — какая! Вчера, когда Ди фотографировала многоэтажки и пыльные трамваи, где-то совсем близко пробежала Тора. Ди заметила ее на снимке: съежившаяся, в длинном пальто, с футляром для скрипки. Она спешила на троллейбус, отъезжающий в пять минут восьмого.
Возможно, сегодня все повторится? Люди ведь часто повторяют одни и те же действия. Вплоть до количества шагов, выкуренных сигарет и слов-паразитов. Ди надеялась, что город приучил Тору к расписанию. Молилась, что приучил.
На остановке троллейбуса толпились люди, но среди них не было той, что носила с собой скрипку. Ди смотрела на вчерашний снимок и ругала себя за невнимательность. Она бы окликнула ее вчера и заставила бы объясниться, но…
Между старушками в потертых пуховиках мелькнула знакомая фигура. Еще пара рывков — и девушка в сером пальто скрылась бы в троллейбусе, но Ди схватила ее за локоть. Тора дернулась. Дурочка. Они ведь обе спасительницы. Обе умеют ловить.
Ди увлекла ее за собой. Вынырнув из толпы, они юркнули в подворотню. Полумрак отчерчивал лицо Торы неестественно остро и хлестко. Где-то далеко шумели люди.
— Почему ты прячешься? — Ди достала из кармана сигарету и зажигалку. Щелк — дым смешался с полумраком.
— Глупый вопрос.
— Я не о Бруно. И ты знаешь.
— Как ты меня нашла?
Ди облокотилась на рыхлую из-за облупившейся краски стену и затянулась.
— Ответь.
— Так… проще.
— Почему?
— Потому что никто не задает глупых вопросов! — вспыхивает Тора.
— На скрипке играешь, да?
— Учусь в музыкалке.
— А песни?
— Пишу.
Они помолчали. В дыму черты лица Торы смягчились. Теперь она казалась маленькой девочкой.
— И что нам делать? — прохрипела она.
Ди снова затянулась.
— Не парься. Захар не в курсе, где я.
— Спасибо. Как он?
— А то ты не догадываешься.
Тора зажмурилась и всхлипнула.
— Я не хотела, чтобы он страдал из-за меня. Честно, я пыталась… Пыталась расстаться с ним.
Ди подошла к ней вплотную.
— Так какого черта не рассталась? Ты не представляешь, что с ним сейчас творится.
— Я люблю его, — Тора проглотила слезы, — но сдохну, если не буду писать песни. А когда я счастлива, ничего не получается. Я высыхаю. Те месяцы в корпусе, счастливые месяцы с Захаром… Я вспоминаю их с радостью и одновременно с ужасом. Как будто он крал ненаписанные строчки. Бред, конечно, да? Но лучше уж я буду рыдать, играя на скрипке, чем танцевать с самым прекрасным человеком в мире на ее обломках. — Она оттолкнула Ди и вытерла слезы рукавом пальто. — Мне пора. И… не проболтайся Захару.
Стук-стук-стук — зацокали ее каблуки. Тора исчезла за поворотом.
Ди потушила сигарету.
— Сука.
«Ты будешь танцевать на обломках», — подумала она и, выудив из кармана телефон, набрала Бруно.
Глава 30
Бруно
ДО
Десятилетний Бруно сидел во главе стола. Желто-оранжевый колпак прикрывал макушку. Шишка на лбу ныла и пульсировала, но мама зачесала челку так, чтобы никто ее не разглядел.
— С днем рождения! — воскликнули гости — русские мужчины и женщины с завода отчима.
К слову, об отчиме. Перед застольем он подарил Бруно целую коробку с бракованными деталями: шестеренки, циферблаты, амортизаторы, платины — там было все. Мальчишка обожал конструировать часы — в подвале, под тусклой лампой. Чем не мастерская?
