— А… — Щеки вспыхивают. Благо, я тону в сигаретном дыме. — Почему Илоне не нравится имя Темыч?
— Кто ее знает. Она как шляпа фокусника. Непредсказуемая до ужаса. Что наколдуешь, то и выпрыгнет. — Он запрокидывает голову и выдыхает новое облачко. Лицо вновь сползает. — Твое предложение в силе?
— Какое?
— О серфинге.
Я приподнимаю бровь.
— Но ведь вы не катаетесь.
— Согласен! Как это я до сорока дожил и не покатался? — подмигивает он. — Так что?
— А Илона?
— Придумаю что-нибудь. Для нее серфинг — больная тема. А я давно мечтал попробовать, да компании не было. — Он тушит сигарету и бросает ее в консервную банку, прикрученную к забору. — Мы познакомились с ней в городе. Как ни странно, у психолога. Она спасалась от прошлого. Я — тоже. Десять лет лечился, хоть и с перерывами…
— От чего?
Павел сует руки в карманы.
— Кхм… У нас с сестрой были некоторые разногласия. Мне не нравилась ее работа, но потом все наладилось. Сейчас она поет. Только поет.
* * *
Я выскальзываю из номера рано утром. Павел говорит Илоне, что проведет для меня экскурсию по поселку. Она чует ложь: уголки губ подрагивают, на лбу появляются морщины. Но — как ни в чем не бывало желает удачи.
Мы спешим на соседний пляж. Туда, где громоздится двухэтажное здание. На крыльце топчется мужчина в спасательном жилете. Павел объясняет мне, что незнакомец сдает в аренду доски и инструктирует.
В животе что-то трепещет. Наверное, чайка, но я не поддаюсь. Тренер выдает нам доски и лиши, а затем проводит зарядку. Мы пробуем работать с досками на суше, а после — отправляемся в море. Тренер учит нас грести. Меня шатает из стороны в сторону, зато у Павла получается сразу.
Спустя десяток неудач я все же ложусь на доску правильно. Вытягиваюсь, срастаюсь с ней, деревенею.
Тренер показывает Павлу, как ловить волну. Признается, что еще не встречал таких способных учеников. Я — то и дело переворачиваюсь.
Сердце тяжелеет на килограмм сто и барабанит, барабанит, барабанит. Ему тесно в грудной клетке. Мышцы ноют. Чем усерднее я гребу, тем отчаяннее мечтаю ощутить под ногами песок. Чайки во мне вопят, я слышу их даже под водой. И уже не знаю, где плыву: в море или в небе. Мой мир — соль и водоросли.
К счастью, доска не дает утонуть и тянет, тянет на поверхность. Я чувствую себя собакой на поводке.
— Напрягитесь! — командует тренер. — Попытайтесь лечь так, чтобы ноги сравнялись с гранью доски!
Я стискиваю зубы, и… у меня получается. Правда, ненадолго.
Черт с ним.
Я выползаю на берег — слишком болят мышцы — и высвобождаюсь от лиша.
По телу растекается липкое счастье.
Я не утонула.
Ура.
Чайки умолкают. Пока им некого оплакивать.
Я наблюдаю за тем, как Павел ложится на доску, как ловит волну, как поднимается — на целых пять секунд! А я не смогла даже полежать.
Зажмурившись, я представляю, что мне десять лет. С кем я была на пляже, когда так звонко кричали чайки? Почему едва не утонула? Зачем полезла в воду, если не умела плавать?
Я открываю глаза. На колене краснеет ссадина. Капельками крови сочатся ответы: я люблю море. Оно честно? со мной.
Оно помнит десятилетнюю девочку.
Мы возвращаемся домой к завтраку, мокрые и уставшие.
— Вы видели, Аня?! Я поймал волну! Уму непостижимо! Это же магия какая-то! — тараторит Павел. — Если честно, у меня такое ощущение, что я когда-то давно занимался серфингом, но потом напрочь забыл. Странн…
— Как экскурсия?
У крыльца мы сталкиваемся с Илоной. Она треплет Павла по макушке, зарывается пальцами в мокрые волосы, торжествует, радуется, что мы прокололись.
— Пора на завтрак. Догоняйте, Аня. Лидочка волшебница, а не повар! — шепчет она и увлекает мужа в столовую.
Я еще долго брожу вокруг дома. Аппетита нет, я наполнена морем, штормящим, черным. Что-то изменилось в нас — и во мне, и в Павле. И это «что-то» связано с чайками.
Глава 9
Захар
ДО
Мне шестнадцать.
Я до сих пор дружу с воображаемой подругой. Теперь воображаемой.
Тора, ты в курсе, что Ворон — самый старый дом в поселке?
Что он ужасный болтун и порой его нереально заткнуть?
Знаешь ли ты, Тора, как Ворон жесток, когда злится?
Это нам он рассказывает о магнитиках да о шансоне. Других он колотит, как я подушку перед сном. Мы особенные, Тора.
Тора?
Если бы ты была домом, я бы поселился в тебе. Побелил бы твои потолки. Со всех сторон тебя бы оплел виноград. Кружевным зеленым платьем. Ты бы не скрипела и не плакала — я бы не давал тебя в обиду. Ты бы пахла жареными орехами и яблоками.
Орехами и яблоками.
Ты постоянно так пахнешь.
Я жмурюсь. Ты улыбаешься.
Я открываю глаза. Тебя нет.
Вдали белеет мой рисунок. Он быстро стирается, но я изо дня в день его навожу. У меня ушла целая пачка мелков, чтобы наш кот жил хотя бы на стене.
Я шагаю к нему. Пришло время вновь обновить тебя, парень.
Навести контуры.
Эх, кто бы навел мои.
Я жмурюсь. Облако спит в мягком кресле.
Я открываю глаза. Облако корячится рисунком на кирпиче. Горбится, потому что у девятилетнего мальчугана дрогнула рука и хребет бедного животного изогнулся кардиограммой.
Здесь до сих пор пахнет яблоками и орехами. Я надавливаю на мел.
Тора так хотела отремонтировать Ворона.
Я — тоже.
Но теперь я понимаю: не дому — нам с Хлопушкой нужен ремонт.
Мелок ломается. Я переусердствовал. У Облака выпирает очередной позвонок.
Не бойся любви, пока она не скажет: «Здравствуй. Как поживаешь?»
Тора мечтала обклеить спальню на втором этаже розовыми обоями. Мечтала жить там и по утрам наблюдать, как из-за моря выныривает солнце.
А сейчас… Сейчас мое солнце — она.
Мой дом — она.
Мое одиночество — она.
Она. Она. Она.
Что мне делать, Ворон?
Что ты делал, когда твои хозяева отправились на тот свет?
Дом молчит, но за столько лет мы научились общаться и без слов. Если бы он смог, похлопал бы меня по плечу.
Я навожу проклятый рисунок.
