После приветственных расшаркиваний и обмена дежурными любезностями Суфия радушно предложила Анюте поселиться в ее комнате.
— Ну… если это вас не слишком побеспокоит… — промямлила Анюта, уже уставшая чувствовать себя бесконечно обязанной всем вокруг и немного ошалевшая от обилия личных подробностей этой семьи, в первые же минуты вываленных ей напоказ.
— Все нормально! — отозвалась та, сияя широкой улыбкой. — Я посплю в гостиной.
Что ж, как минимум сам Али Зафар, его жена Фариха, старшая дочь Суфия и внук Зишан были к Анюте весьма расположены и добры. Анюта старалась не думать о странноватых взглядах Имрана и недовольном выражении лица его жены Алии. Алия, видимо, чисто по-женски приревновала, а тут еще Суфия — то ли непреднамеренно, то ли нарочно — подлила масла в огонь, громко заметив:
— Взгляни-ка, бхаби, какая Анья беленькая! Гори-гори! *
Алию, чей оттенок кожи был довольно темным (Анюта знала, что в Индии это считается едва ли не главным недостатком внешности), аж перекосило от гнева.
Незаметно посмеиваясь, Суфия повела гостью в свою спальню. Анюта уже не сомневалась, что она сказала это специально — уж слишком торжествующим выглядело ее лицо. Очевидно, между двумя этими женщинами были особые отношения… в которые теперь, волей-неволей, вовлечена и она сама, Анюта.
Семейство Зафар обитало в роскошных пятикомнатных апартаментах. Анюта успела обратить внимание, пока шла вслед за Суфией, что на многочисленных полочках вдоль стен были расставлены всевозможные трофеи — призовые кубки и награды: позолоченные, серебряные и стеклянные микрофоны, граммофоны, дипломы в рамочках… Ну прямо-таки музей имени Алии, подумала Анюта мимоходом. Словно невестка самоутверждалась, закрепляя свою власть во всей этой квартире и этой семье своими наградами — негласными свидетельствами ее таланта и крутости.
Проведя гостью в свою комнату, Суфия радушно кивнула ей:
— Располагайтесь.
— Алия — хорошая певица? — поинтересовалась Анюта. На лице Суфии появилось такое красноречивое выражение, что становилось ясно: она терпеть не может свою "бхаби".
— Хорошая… — неохотно признала она. — Только слишком уж гордая. Зарабатывает много, каждый вечер у нее или концерт, или запись… сама машину водит, обучение сына в лучшей школе оплачивает. А я в ее глазах — жалкая неудачница. Никчемная толстая домохозяйка, которая ничего не может, кроме как заниматься стиркой и уборкой, да печь лепешки…
Этими словами Суфия невольно расположила Анюту к себе. Ведь, что ни говори, а она сама тоже была, по мнению многих знакомых, всего-навсего "тупой домохозяйкой", которая ничегошеньки не умеет, кроме как вытирать грязные носы и попы да сиднем сидеть дома, чтобы готовить мужу борщи.
— Вы не толстая, — искренне сказала Анюта, ободряюще улыбнувшись молодой женщине. — А очень симпатичная.
— Спасибо, — та расцвела благодарной улыбкой. — Папа сказал, что ваш багаж остался в Дели… Хотите, я дам вам, во что переодеться?
— Буду очень признательна.
Суфия тут же полезла в шкаф и вытащила чистый комплект — бирюзовую тунику с ручной вышивкой и просторные белые шальвары.
— Думаю, должно быть впору! А если хотите принять душ — сейчас дам вам свежее полотенце.
___________________________
* Бхаби (bhabhi) — жена брата (хинди); гори гори (gori gori) — светлая, белокожая (хинди).
Остаток дня прошел без особых происшествий. Анюта приняла душ (какое счастье, что в каждой спальне была своя ванная комната с туалетом!) по-индийски — сидя на низеньком пластмассовом стульчике и поливая себя из ковшика. Затем с удовольствием облачилась в выданный ей шальвар-камиз и расчесала влажные волосы, пахнущие каким-то удивительным индийским шампунем.
* * *
Когда она вышла в гостиную, где собрались все члены семьи, то Суфия ахнула в непритворном восхищении:
— Анья, да вы красавица! — и все взоры тут же обратились к русской гостье.
— Аре вах! * — воскликнула тетя Фариха. — До чего же хороша!
Словно до этого, облаченная в джинсы и футболку, Анюта была начисто лишена женской привлекательности, и только в индийском национальном наряде ее, наконец-то, смогли "разглядеть" по-настоящему.
Имран хмуро зыркнул на нее из-под очков, и Анюта снова поймала себя на мысли, что чем-то ему не нравится. На его жену Алию она и вовсе предпочла не смотреть, чтобы не расстраиваться. Зато глаза всех остальных сияли искренним восторгом. Мальчишка вообще ходил за ней по пятам, разинув рот от восторга: ну надо же, иностранная тетя — и вдруг превратилась в нормальную!
— Присаживайтесь к столу, — кивнул дядя Али. — Скоро будем ужинать. Фариха и Суфия сегодня расстарались: приготовили самые вкусные индийские блюда!
Из кухни и в самом деле доносились дивные ароматы, отчего Анютин желудок мучительно сжался, требуя немедленно наполнить его этими восхитительными кушаньями. И плевать, если даже они будут слишком острыми для нее…
Едва семейство расселось за столом и Суфия забегала из кухни в комнату и обратно, принося все новые и новые тарелки, приборы и угощения, как загрохотала входная дверь.
Вздрогнув, Анюта обернулась. В квартиру ввалился парень в рваных джинсах, бандане, из-под которой выбивались длинные пряди волос, темных очках и с татуировками на обеих руках.
Али Зафар выразительно закатил глаза.
— Это мой младший сын Аман, — со вздохом, словно стыдясь этого факта, сообщил он.
___________________________
* Аре вах (are wah)! — типичное восклицание в Индии, означающее восхищение чем-либо.
Часть 11
Москва
Жека не слышала, как за полчаса до спектакля к Белецкому явилась театральная гримерша: легендарная Хана Львовна Вайнштейн, через руки которой прошло несколько поколений замечательных артистов — и заслуженных, и народных. Белецкий был ее любимчиком с самого первого дня своего появления в этом театре.
— Ну что за рожа у тебя, Саша! — с неизменной искренностью восхищалась она, бесцеремонно хватая молодого мужчину за подбородок и поворачивая то так, то эдак, чтобы рассмотреть получше. — Прямо руки чешутся какой-нибудь изъян пририсовать. Шрам, что ли… или хотя бы родимое пятно. Угораздило же таким смазливым на свет появиться! Не будь мне бессовестно много лет, уж я бы непременно к тебе в штаны залезла, чтобы убедиться — неужели у тебя и там все настолько безупречно? — и сама же принималась хохотать над своей шуткой.
Хана Львовна была циничной и пошлой особой, с весьма специфическим чувством юмора, поэтому не у всех артистов, служащих в театре, складывались с ней теплые отношения. Многие банально опасались попасть на ее острый ядовитый язычок. Хана Львовна всегда рубила правду-матку сплеча и не боялась никого — даже самого главрежа, а вот тот малодушно побаивался гримершу и, завидев издали ее тучную фигуру, тут же старался скрыться, бурча себе под нос: "Старая ведьма…" Руки, при всем том, у нее и впрямь были золотые. Хана Львовна могла превратить старуху в юную девушку — и наоборот; могла сделать из нищего — принца, а из красавца — чудовище. Поговаривали, что в юности она мечтала стать художником… но что-то не срослось, не сложилось. Впрочем, театр в итоге стал для Ханы Львовны роднее, чем дом: она любила его всей душой и всю себя без остатка посвящала работе.
