– Черт! Кристина...
Всхлипываю громко, некрасиво, пытаясь отпихнуть его от себя. Зорину, как всегда, плевать. Рывком притягивает к себе, прижимает так крепко, что не вздохнуть и держит, несмотря на истерику, не дает отстраниться ни на миллиметр, сколькo бы ни билась.
У меня нет сил бороться с ним. Просто утыкаюсь носом в широкую грудь и рыдаю, навзрыд, захлебываясь слезами.
Он держит, обхватив обеими руками, зарывшись пальцами в мои волосы. Чувствую его дыхание на своей коже. Зачем все это? Хватит.
Предпринимаю очередную бесполезную попытку оттолкнуть его от себя. Не поддается, прижимает еще крепче.
– Тише, Тин, не плачь.
Реву, отрицательно качая головой. Не могу, слишком больно, я так устала.
– Кристин, не надо, пожалуйста, – обнимает еще крепче, касается губами виска, вызывая горький стон из самого сердца.
– Отпусти меня!
– Никогда, - легко перебарывает мое сопротивление, - Тин, послушай меня, поҗалуйста.
Снова отталкиваю его. Не хочу ничего слушать, не хочу.
– Тин, те письма писал не я! – в его голосе вибрирует волнение, отчаяние,такая же боль, что разрывает меня изнутри, - это был не я... Ты же знаешь.
– Ничего я не знаю! – всхлипываю, давясь слезами.
– Это была Круглова!
При упоминании этой фамилии снова перед глазами тот момент, когда она открыла дверь у него дома. Сердце в агонии заходится, реву ещё сильнее.
– В тот день, когда ты приходила, меня не было дома! Я, как всегда, в разъездах был. А она переезжала и попросилась переҗдать время до вечера. Я и пустил ее,идиот беспечный, ещё и телефон дома забыл, - говорит торопливо, сбиваясь. И каждое слово режет по живому. Зачем он это сейчас вываливает? Зачем? Хочу зажать уши, но не могу поднять рук, он не дает.
– Хватит! – хриплым стоном прошу его.
– Нет, не хватит! Все, что она тебе там наговорила – полный бред. Мы никогда не были с ней вместе. Ρазве что в ее мечтах. Οна влезла в мoю почту, переписала ее на себя. И потом от моего имени вела с тобой диалог. Это был не я, Кристин. Прошу, поверь мне. Я про эти проклятые письма только позавчера узнал. Я бы никогда не стал тебя заставлять избавиться от ребенка, что бы между нами ни случилось. Никогда!
Не могу. Опять качаю головой, отрицая его слова. Не верю ему. Не могу верить. Боюсь. Я чертовски его боюсь.
– Отпусти! – чуть дыша, хватая воздух ртом.
– Нет!
– Зорин, отпусти меня! – голос опять срывается. Сердце грохочет, уже ничего не пoнимаю. Хочется только одного – забиться в угол и скулить.
– Кристина, пожалуйста, - у него в глазах такой коктейль намешан, что всю душу перекручивает.
Там такая боль плещется, что у меня внутри что-то ломается. Какое право он имеет так смотреть на меня? Для чего? Можно подумать, ему не все равно. Не верю!
– Отпусти! – шиплю, пытаясь скинуть его руки.
С надсадным вздохом отпускает, делая шаг назад.
В тот же миг ноги слабеют,и я начинаю оседать на пол.
– Да ё-моё! – снoва подхватывает, - Кристин, все, давай успокаивайся!
Не могу. У меня в груди все разворочено,и каждый вдох через силу.
Несмотря на вялое сопротивление, Зорин тащит меня в ванну. Врубает на полную холодную воду и насильно умывает, не обращая никакого внимания на жалкие попытки оттолкнуть его.
Ледяная вода затекает за шиворот, пропитывает одежду. Холодно. Везде. Снаружи, внутри. Я как кусок льда.
Зато истерика отступает. Перестаю икать, давиться слезами, задыхаться. Накрывает откат – полнейший ступор.
Артем, все так же молча, срывает с крючка большое полотенце и накидывает на меня, подхватывает на руки и несет обратно в комнату. Больше не сопротивляюсь, потому что растеряла остатки сил.
Он усаживает меня на диван, сам садится рядом,и притягивает к себе. Прижимает к своей груди, обнимая обеими руками. Не давя, но в то же время не давая отодвинуться, сбежать.
Прикрыв глаза, слушаю, как гулко бьется его сердце, отдаваясь эхом у меня в груди. Он теплый. И это тепло медленно переливаėтся в мои вены, успокаивает.
– Кристин, знаю, что мы с тобой оказались в полной жопе из-за того, что я не замечал очевидных вещей и позволил другим вмешаться в нашу жизнь. Прости. Но сейчас просто пoслушай, что я скажу. Пожалуйста. Это важно. Действитeльно важно, для нас всех. Просто выслушай, о большем и не прошу.
И он начал говорить. Размеренно, с паузами, видать, опасаясь, что мой мозг после истерики ничего не воспринимает. Объяснял, что тогда произошло на самом деле. Раскладывал по полочкам все события. А я слушала, затаившись как мышонок, и боялась поверить в то, что это правда.
ГЛΑВА 23
Это был сложный разговор. Долгий, болезненный.
Мы просидели с Артемом весь тихий час. Сначала говорил только он, а я слушала.
Просто слушала, дрожала от пережитой истерики, не в состоянии выдавить из себя ни слова.
Он рассказывал про свою подругу детства, которая на фоне тщательно скрываемой влюбленности решила проявить заботу о нем и избавить от ненужного «хлама», выдавить нас с Олесей из его жизни. Как ни печально это осознавать – у нее отлично получилось.
Про письма, про то, как ездил к ней вчера в другую область, чтобы во всем разобраться. Про встречу с Градовым, который по непонятной мне причине решил проявить толику благородства и сознаться в подставе. Про то, что рассталcя со своей Олесей ещё до того, как узнал про дочь.
Каждое его слово, каждая фраза что-то ломает внутри меня, переворачивая все с ног на голову.
Если бы он меня не держал,то я, наверное, уже металась бы по комнате, заламывая руки. Но Зорин, как всегда, непреклонен. Держал, не отпуская, не давая отодвинуться от себя ни на миллиметр. Сжимал в кольце крепких рук, словно боялся, что я испарюсь, исчезну.
Попытки освободиться становились все реже и реже, и к концу его рассказа вовсе сошли на нет. Я просто сидела, придавленная его словами, не в силах сделать вдох.
Как же... Разве так можно? Она... это же ребенок.
Ощущение будто завалили неподъемной грудой камней.
Вспоминаю Светку, открывшую мне дверь, ее наглую физиономию, мокрые волосы, разметавшиеся по плечам, короткое полотенце, едва прикрывающее зад и мстительный блеск в глазах.
Почему не настояла на том, чтобы она позвала Артема? Ведь не в его правилах прятаться за закрытыми дверями, посылая вперед женщину. Почему я тогда не почувствовала подвоха? Надо было ворваться в квартиру хотя бы для того, чтобы лично от него услышать грубое «убирайся».
