– Ну что ж, – говорю я, – дело сделано. И мы хохочем.
– Мы сделали это!
Мы обнимаемся. Благодаря тому, что у нас есть доступ к Интернету, мы можем из кабины нашего парусника следить за тем, как продвигается расследование. Час за часом. Наш фокус удался.
Выходит даже огромная статья-некролог, подписанная… Арчибальдом Густеном. Он пишет о том, как дочь познакомила его с моими книгами, хотя до тех пор он с предубеждением относился к фантастике.
Он пишет, что имел честь неоднократно встречаться со мной и обсуждать наше отношение к литературе, которое «во многом совпадало». Для него большее значение имела форма произведения, для меня – содержание. Он защищал стиль, а я – сюжет. Наконец он признал, что мне нередко удавалось удачно сочетать и то и другое. Он сравнивал «Посуду в слоновьей лавке» с одним из его собственных сочинений, которое выйдет в ближайшие месяцы.
– Ну, дает! Он умудрился сделать себе рекламу даже в некрологе!
Но статья на этом еще не заканчивается. Арчибальд Густен пишет, что я был «новатором, который, возможно, слишком увлекся новаторством». Писателем, опередившим свою эпоху, и потому непонятым. Меня игнорировали благонамеренные современники, которые не осознали, что я писал литературу будущего. Пользуясь случаем, он цитирует себя самого: «Асколейн находился на уровне 3, в то время как широкая публика ценит только уровень 2 и считает, что все остальное, не подходящее под эти критерии, находится на уровне 1».
Какое-то извращенное удовольствие – получать комплименты от противника. Густен занял удивительно выгодную позицию. Даже его родная дочь будет теперь гордиться отцом, который «мужественно воздал должное» ее любимому автору.
– Это просто люди с гипертрофированным эго, они пользуются любым случаем, чтобы возвысить самих себя, – комментирует Дельфина, заметив, что эта статья нисколько меня не впечатлила.
Я обнаруживаю, что статья Густена напечатана в газете, принадлежащей «Горячим новостям» Прудона. В Интернете я нахожу и другие публикации о себе, по большей части хвалебные. Критики с запоздалым изумлением обращают на меня внимание.
Оказывается, нужно умереть, чтобы тобой заинтересовались. Хотя, может быть, все дело в том, что критики составляют мнение о чьем-либо творчестве, только когда автор умрет и можно представить себе все его наследие в целом.
Мой издатель тоже разражается статьей, в которой рассказывает о том, как открыл меня, когда я был еще неизвестным писателем, и как до конца оказывал мне поддержку. Он называет меня «загадочной и многогранной творческой личностью». Элиот написал статью памяти талантливой Дельфины Камерер, в которой высоко оценил все, созданное ею. Он упомянул, что игра, созданная двумя погибшими авторами, скоро выйдет.
Фотографии сломанного ограждения и следов шин находится на первой странице многих изданий, а также фото команды ныряльщиков, которые заявили, что найти тела можно, только воспользовавшись батискафом, так как они находятся на слишком большой глубине, на которую нельзя опуститься с аквалангом.
– Итак, – объявляю я, – Дельфины Камерер и Габриеля Асколейна больше нет.
Я приношу бутылку рома, и мы празднуем собственную смерть.
– Теперь курс на остров Фитусси!
Мы спускаем фок и грот, ставим спинакер, и наш парусник летит вперед как стрела. Мы долго сидим на палубе в молчании.
Держа руки на штурвале, Дельфина не отрываясь смотрит на горизонт. Из колонок, которые мы установили на паруснике, звучит симфоническая музыка.
У людей-дельфинов всегда были особые отношения с морем и парусами, которые во все времена были их главными спасителями.
Дельфина учит меня вести судно. Я управлял несколькими поколениями мореплавателей, и теперь сам узнаю, какое ни с чем не сравнимое наслаждение плыть под парусами, скользить по воде на судне, подгоняемом ветром, не загрязняя окружающую среду, в полной тишине.
Мы занимаемся любовью в каюте или на палубе, едим, пьем ром, слушаем классическую музыку, говорим о литературе, о фокусах, без конца возвращаемся к вопросам, которые занимают нас обоих: неужели все предопределено? Неужели все, что с нами происходит, уже предначертано?
Я показываю Дельфине фокус, которому меня научил Жорж Мельес. Я пишу на листке бумаги слово и спрашиваю:
– Ты знаешь, что здесь написано?
– Нет.
Тогда я показываю ей листок, на котором написано: «нет».
Она смеется и показывает мне на звезды.
Я думаю, что кто-то там наверху смотрит на нас и заранее пишет ответы на вопросы, которые мы когда-нибудь зададим.
Нет, этим кем-то был я, а теперь партия закончена, боги-ученики покинули эту планету. Тут больше никого нет. Я обнимаю ее.
– Смотри, – говорит она. – Кажется, я вижу какой-то свет там, наверху.
– Мне все равно, есть ли там свет. Мне все равно, предначертаны наши судьбы или нет. Для меня имеет значение только эта минута. Только здесь и сейчас. Поцелуй меня.
Поднимается ветер, мы начинаем плыть все быстрее. Я смотрю на звезды. Что же такое человек?
52. ЭНЦИКЛОПЕДИЯ: СПОР В ВАЛЬЯДОЛИДЕ
Валъядолидский спор стал первым процессом о правах человека.
В 1492 году Христофор Колумб открыл Америку. Европейцы поработили индейцев и заставили их работать в рудниках. Некоторых из них привозили в Европу и показывали на ярмарках. Однако Церковь не знала, как относиться к этим «человекообразным» существам. Можно ли их считать потомками Адама и Евы? Есть ли у них душа? Нужно ли обратить их в христианство? Чтобы найти ответ на все эти вопросы, в 1550 году император Карл V собрал в колледже Святого Григория «экспертов», которые должны были решить, кого можно считать человеком, а кого нет.
Адвокатом индейцев был доминиканский монах Бартоломео Лас Касас, отец которого принимал участие в экспедиции Колумба. Лас Касас основал на Карибских островах христианскую колонию, члены которой – испанцы и индейцы – вместе занимались сельским хозяйством.
Его противником был Хинес де Сепульведа, священник, богослов и личный исповедник Карла V, знаток древнегреческой культуры, переводчик Аристотеля и ярый противник Лютера.
Пятнадцать судей, четверо монахов и одиннадцать законоведов должны были определить, на чьей стороне правда.
От исхода дискуссии во многом зависело дальнейшее экономическое развитие Европы, ведь до тех пор индейцы, которых не считали людьми, представляли собой неисчерпаемый ресурс бесплатной рабочей силы. Конкистадоры не обращали их в христианство, а просто отнимали у них богатства, разрушали поселения и превращали в рабов. Если индейцев признают людьми, придется сделать их христианами и платить за работу. Возникал еще один вопрос: как именно насаждать христианство среди индейцев? Убеждать или запугивать?
