– Я хочу, чтобы вы научили меня всему, что знаете, – говорю я.
Дельфина приносит фруктовый десерт.
– Начните говорить «я бы хотел» вместо «я хочу». Это урок номер один.
– Я бы хотел, чтобы вы стали моим учителем.
– Урок номер два. Успокойтесь. Перестаньте трястись и нервничать. Все, что с нами происходит, случается именно тогда, когда нужно.
– Но все это очень, очень важно…
Даже конец света может подождать до завтра.
– Хорошо. Я попытаюсь.
За это благое намерение вы получаете еще один балл. У вас 2 из 20. Вам пора уходить.
– Когда будет следующий урок?
– Учитель приходит, когда ученик готов.
Еще того не легче. Это фраза Эдмонда Уэллса, которую я когда-то внушил дельфину-медиуму.
Она встает, протягивает мою крутку и указывает на дверь.
И вот я снова на улице, иду вдоль пустынных проспектов. Час ночи.
Я возвращаюсь домой и падаю в кресло. Звонит телефон. В трубке раздается голос.
– Нет, Солена, извини. Завтра я тоже не приду. Я думаю, нам не стоит больше встречаться.
– У тебя появилась другая? – Да.
Я смотрю на фотографию Солены, невесты Габриеля, и задаюсь вопросом, что «мой предшественник» в ней нашел. «Любовь – это победа воображения над разумом», – говорил Эдмонд Уэллс. Моего воображения не хватит, чтобы сделать эту девушку привлекательной. В трубке раздаются рыдания.
– Солена, не плачь. Я думаю, что ты заслуживаешь кого-то лучше, чем я.
– Сволочь!
И она бросает трубку. Вот так. Теперь в моей личной жизни нет никого, кроме Дельфины. Партия будет трудной, но стратегия ясна. 2 из 20…
Я иду в библиотеку и беру книгу «Посуда в слоновьей лавке». Открываю на первой странице: «Солене, без которой я был бы так одинок в этом низком мире».
Да, придется признать, что я разбил кое-что в посудной лавке Габриеля Асколейна. Но мы с ним все-таки разные люди, и я ему ничем не обязан.
Я переворачиваю еще несколько страниц и начинаю читать первую главу.
«Иногда эта планета кажется мне чужой, а населяющие ее существа, которых принято называть сородичами или соплеменниками, представляются мне странными животными, которых я никогда не пойму, точно так же, как они не поймут меня. Я вижу в них слишком много страха. И чувствую, что одним из способов, которые они избрали для борьбы с этим страхом, – самим превратиться в хищников. Пугая других, они становятся смелее».
Только бы это не было автобиографией! Терпеть не могу авторов, которые считают, что они пуп земли.
Я читаю.
Постепенно вырисовывается сюжет. У героя, которого зовут Жиль, есть брат близнец, прекрасно вписывающийся в современную жизнь. Сам Жиль чувствует себя чужим в этом мире. Его брат работает в страховой компании, а Жиль занимается изготовлением, росписью и реставрацией фарфора.
Есть в романе и любовная история: оба брата любят одну и ту же толстую женщину, которую зовут Элефанта.
[10]
Есть там и детективная линия – брат Жиля застраховал их отца, а когда проигрывает в покер, убивает его, чтобы получить страховку. Жиль пытается выяснить, кто убил отца.
В конце концов Жиль создает свой шедевр: огромную фарфоровую слониху. На ее боку он изобразил брата, убивающего отца. Так он зафиксировал результат своего расследования. Фарфоровую слониху привозят на выставку, но брат Жиля, боясь того, что все узнают о его преступлении, разбивает ее.
В конце книги автор пишет, какую музыку слушал, когда писал книгу. Список альбомов, которые популярны на этой планете. Разумеется, ни одного знакомого. Я беру другую книгу. Это «Планета женщин». В ней рассказывается о мире, откуда исчезли все мужчины. Остались только женщины. Подзаголовок гласит: «Однажды на Земле останутся только женщины, а мужчины станут легендой». Эта книга посвящена некой Карине.
Похоже, у автора для каждого романа была своя муза. В конце – опять список музыкальных произведений. Я понимаю теперь, почему рядом с клавиатурой лежат наушники. Музыка помогает ему писать. Может быть, задает ему ритм.
Третья книга. Детектив, в котором единственным свидетелем преступления оказалось дерево. История рассказана от лица разумного дерева.
Очевидно, голова этого Габриеля Асколейна, типа, место которого я занял, была набита самыми разными идеями. Похоже, что его мысль металась во всех направлениях, не сдерживаемая никакими границами.
Кажется, ему очень нравилось писать. Поэтому и читать его приятно.
Мне становится не по себе в его шкуре. Писатель. Это труд одиночек, зато своим временем можно распоряжаться по своему усмотрению. А теперь, когда у Габриелия Асколейна намечается роман с Дельфиной Камерер, я чувствую, что в нем зарождается что-то новое. Новая муза – новая книга. Я ощущаю, что в нем снова запускается творческий проект. Мне остается только слушать ту же музыку, что и он, сесть за стол и писать, как он. Завтра и начну. На столе я вижу блокноты, рабочие тетради.
В них есть рисунки, карты, описания персонажей, схемы сюжетов со стрелками. Я читаю записи Асколейна и нахожу что-то вроде раздела «Советы писателю». Он объясняет технику создания параллельных историй. Автор развивает одновременно несколько сюжетных линий, разрезает и монтирует заново, как киноленту.
Он говорит, что некоторые сцены нужно разбить на кадры, чтобы лучше представить себе, как все происходит, а затем подробно описать эти кадры, чтобы и читатель увидел то же, что видит автор. Он упоминает прием, который для него очень важен. Это «mise en abyme».
Я читаю книги Асколейна до тех пор, пока мои глаза не закрываются от усталости. И проваливаюсь в пропасть сна.
42. ЭНЦИКЛОПЕДИЯ: MISE EN ABYME
«Мise en abyme»
[11]
– это художественный прием, заключающийся в том, что одно произведение помещают внутрь другого. Речь здесь может идти об истории, рассказанной внутри другой истории, картине внутри картины, фильме, музыке.
В литературе мы можем привести в пример «Рукопись, найденную в Сарагосе» Яна Потоцкого. Этот роман, написанный в XVIII веке, состоит из нескольких историй, включенных в многоуровневое повествование.
В живописи: фламандский живописец Ян ван Эйк в 1434 году помещает в центр картины «Портрет четы Арнолъфини» зеркало, отражение в котором представляет собой еще одну картину: автопортрет художника за работой. Супруги Арнолъфини стоят спиной к зрителю, художник – лицом. Этот прием встречается и у Диего Веласкеса, в картине «Менины», где художник написал самого себя, работающим над портретом, и у Сальвадора Дали, большого любителя головокружительных живописных приемов.
