– Линн был очень добрый. Он и к тебе хорошо относился, надо признать, – рассмеялась Мириам. – Все его обожали… Да и я им восхищалась. В нем была какая-то притягательная доброжелательность. Люди каким-то естественным образом тянулись к нему, а меня не замечали. И он со всеми был очень приветлив. Не то что я.
– Не наговаривай на себя.
Мириам покачала головой и рассмеялась.
– Порой я дикая гордячка.
Я промолчала.
– Ты знаешь, что это так, Глория.
– Я бы выразилась иначе.
– Как бы ты ни выразилась, – махнула она рукой, – все одно. Я пренебрегала отношениями с людьми и говорила много такого, о чем потом жалела. Линн никогда так не поступал.
Сложив руки на груди, Мириам откинулась на спинку стула.
– А твой муж каким был?
Задумчиво посмотрев на потолок, я вздохнула и при мысли о нем улыбнулась.
– Прекрасным. Когда мы познакомились, мне было восемнадцать, а ему тридцать четыре. Мама умоляла с ним не связываться, так он был не похож на остальных парней нашего маленького городка в Джорджии. У него был ум, у него была душа; меня так и тянуло к нему. Когда мы поженились, мама думала, что я попросту чокнулась. Знаешь, никто, даже мама, не объяснил мне, что хранить брак – это работа на всю жизнь, и первые год-два ты будешь беспомощно барахтаться, не понимая, как ее выполнять.
– Мы с Линном пробарахтались вместе двадцать пять лет.
– А мы тридцать пять.
– А детей сколько?
Я скрылась в темноте гостиной, принесла с каминной полки фотографию пять на восемь и протянула Мириам. На нашем семейном фото я была молода и прекрасна, мне и сорока тогда не было. Рядом со мной стояли Уолт и трое наших старших детей, а младший сидел у меня на коленях.
– Вот Эндрю, наш старший. Здесь ему семнадцать; сейчас он работает программистом, и у него трое детей. Это Стефани, – продолжала я, показывая на девочку с длинными каштановыми волосами, – она живет в десяти минутах отсюда, у нее двое детей. Стефани расшифровывает медицинские заключения, так что может работать из дома. Мальчик с рыжеватыми волосами – Дэниел, на фотографии ему тринадцать, а сейчас у него двое детей, и он работает в агентстве недвижимости в Джорджии. А это Мэтью, – пробормотала я, показав на малыша у меня на коленях, – наш младший.
– И что с ним сейчас?
Я покачала головой, не отрывая взгляда от его лица.
– Точно не знаю.
– Он женат?
Я взяла фотографию у Мириам и вытерла ее рукавом от пыли.
– Он ушел из дома в семнадцать, незадолго до смерти своего отца. С тех пор мы его не видели.
Мириам словно онемела. Как же мало нам известно друг о друге.
– Почему, Глория?
Я залила пакетик чая горячей водой и протянула ей чашку.
– Мало ли было причин… Он ненавидел школу, учился неважно. И тем больше ненавидел, чем чаще мы говорили ему, что ходить туда все равно придется. У Дэниела тоже были проблемы с учебой, но школу он все равно любил и, как и все наши дети, занимался спортом и музыкой. Мэт был совсем на них не похож. Он нигде не находил себе места: ни в школе, ни дома, ни где бы то ни было еще. Нарушал любые правила, все делал наоборот. Словно каждый шаг давался ему с большим усилием.
– Все эти годы, – продолжала я, поставив перед Мириам сахар и сливки, – с тех пор как он ушел, я размышляю о случившемся и гадаю, где нам с Уолтом следовало поступить иначе. Ведь это была наша ошибка, я уверена.
Достав с середины стола салфетку, я протянула ее Мириам.
– И в гораздо большей степени эта ошибка моя, а не Уолта. Когда он заболел, я всю себя посвятила ему, следила за каждым вздохом, вот и… Не знаю. Если бы вернуться назад…
Упершись ладонью в подбородок, Мириам покачала головой.
– Ты можешь растить всех своих детей в одном доме, с одними родителями, по одним и тем же принципам и правилам, а они все равно получаются разными. Вот и мои двое: Гретчен регулярно мне звонит, а у Джеррода вечно нет времени; Гретчен полна жизни, а Джеррод за считаные минуты высосет жизнь из тебя.
Я зажала чашку в обеих руках и облокотилась на стол.
– Когда Мэту было десять, у меня родилась еще одна девочка – очень больная, и врачи ничего не могли сделать. Мэт знал об этом, но любил ее и каждый день о ней молился. Мы с Уолтом пытались ему объяснить, что иногда люди не выздоравливают, а он отказывался в это верить. У него в голове не укладывалось, как Бог может допустить смерть невинного ребенка. Однако малышка умерла, и что-то в нем переменилось.
– Он разозлился?
– Это была не злость, а, полагаю, скорее разочарование. Разочарование и в Боге, и во всех нас. Мэт всегда был немногословен, и тогда он тоже ничего не сказал, и это было гораздо, гораздо хуже. Когда заболел Уолт, Мэт не смог этого вынести и просто замкнулся в себе. Уолт болел всего шесть недель; сын ушел из дома за две недели до его смерти. Не мог ужиться с мыслью, что отец умирает. Я была в ужасе, а Уолт все повторял: «Он вернется, Глория, обязательно вернется. Я буду молиться и не отстану от Бога, пока наш сын не окажется дома».
Я машинально погладила лежавшую на столе тетрадку.
– Это дневник Мэтью, – открыла я тетрадь. – Даже не знала, что он вел его несколько лет, а между тем тут целые страницы его переживаний.
Я принялась зачитывать записи:
– «Сегодня врачи сказали, что папа заболел. Они с мамой весь день сидели молча». «Папа умирает, но всем плевать, – перевернула я страницу. – Сегодня они с мамой ходили в какую-то контору проверять, на месте ли завещание и все ли в порядке со страховкой. Папа умирает, а они возятся с бумажками».
Глотнув чая, я прочистила горло и стала читать дальше:
– «Сейчас я вижу, как мама любит папу. Они сидят на диване, прижавшись друг к другу, и мама держит папу за руку».
У меня перехватило дыхание, пальцем я смахнула со щеки скатившуюся слезу и продолжила:
– «Сегодня папа весь день пролежал в постели. Мама за ним ухаживала и разговаривала с ним так же, как раньше, но лицо у нее было грустное. Она долго сидела на краю кровати, держа его за руку и глядя в глаза. Наверное, хотела получше запомнить лицо».
Прикрыв рот рукой, я остановилась. Мириам не сказала ни слова, только терпеливо ждала.
– «Я больше не могу смотреть, как папа умирает. За что им это с мамой? Папа никогда не терял веры, – и какой от нее сейчас толк? Богу все равно. Наверное, он просто не в курсе, что происходит тут, внизу. Если бы знал, он бы вмешивался почаще и помогал людям».
Вытирая нос, я закрыла дневник.
– Это его последняя запись.
– Мне ужасно жаль, Глория. Я даже не представляла…
