Джордж Элиот
Прошлой ночью белоснежным ковром выпал снег, покрыв кусты за окном сверкающими белыми шапками. Я опустилась на стул за кухонным столом и налила в кофе сливки. Перед домом возился с машиной мой друг Джек, на морозном воздухе клубился пар от его дыхания. Мы не так давно знакомы, всего год прошел, но какой год! Год Чудес – вот как я его прозвала. В голове до сих пор не укладывается все, что со мной случилось, и едва ли когда-нибудь получится разобраться. Может, и незачем понимать. Может, без загадки пропадет и волшебство.
Раньше, когда дети были маленькими, я обожала рождественскую пору. Сразу после Дня благодарения я ставила любимую кассету с песнями Бинга Кросби, Розмари Клуни и Берла Айвза, и дом наполнялся звуками Рождества. Я доставала с чердака деревянный вертеп и потрепанную искусственную елку, и вместе с детьми и мужем мы принимались ее украшать. Каждый раз получалось, что гирлянд на ней слишком много, а шариков маловато, но фотографировались мы с ней так, будто стоим перед рождественской елью у Белого дома, не меньше.
Как-то Мэтью, мой младший, сидел в гостиной, прижавшись носом к окну, и смотрел, как наша лужайка покрывается снегом.
– Вот теперь настоящее Рождество! – воскликнул он.
– Рождество – это не про снег, – поправила его я, – в некоторых странах ни снежинки не выпадает. Рождественское обещание – вот в чем его суть.
– Обещание чего? – спросил Мэтью, не отрываясь от снегопада за окном.
– Обещание любви и благодати, – сказала я, присев рядом с ним на полу. – Благодать была дарована нам в день Рождества. И большего обещания не сыскать.
В тот год мой муж Уолт решил организовать приключение для всей семьи – отправиться в лес и срубить нашу собственную живую елку. Укутав детей потеплее, мы поехали на ферму одного знакомого, а оттуда Уолт долго вел нас сквозь бесчисленные пастбища. Наконец мы набрели на маленькую рощицу, и Дэниел, мой сын, выбрал подходящее дерево. Приготовившись рубить ствол, Уолт обломил нижние ветки, однако стоило ему нанести несколько ударов, как он устало припал к дереву, с трудом переводя дыхание. Не догадался заточить топор утром перед поездкой.
Дети пытались помочь, каждый из них хотел потягаться с деревом, но, конечно, они были слишком малы. Уолт злился на себя, что не заточил топор, а я с трудом сдерживала смех. Муж лег на живот, строгая ствол топором, будто перочинным ножиком, колкие лапы ельника лезли ему в лицо – словом, не рассмеяться было невозможно. Пару раз он толкнул дерево, а в итоге только сам упал на землю. Глядя на это, дети взвизгнули и принялись радостно бегать вокруг елки и трясти ее. Еще какое-то время Уолт рубил, строгал и лупил несчастное дерево, но в конце концов сдался. Весь обратный путь сквозь пастбища до машины мы хохотали.
Семь лет приход Рождества был для меня кошмаром. За две недели одного за другим я потеряла мужа и младшего сына. Мне было больно вспоминать наши теплые семейные истории, но и забыть их я не смела.
Страшное дело, как всем сердцем мы прикипаем к горстке близких людей, зная, что однажды все закончится и от горя помутится рассудок. Это и есть самый сложный шаг на нашем жизненном пути. Только теперь я понимаю, что некоторые воспоминания нам не дает забыть Бог. Вновь и вновь, при случае, Он позволяет возвращаться к ним и вспоминать. В такие минуты становится ясно, что каким-то чудесным неведомым образом Господь сплетает воедино память и забвение и создает из них нечто прекрасное, что наполняет смыслом хаос нашей жизни. Дарованную им благодать нелегко уразуметь. Хотя порой мне кажется, что я недостойна, все же я ее принимаю. Иначе я просто сошла бы с ума. Все мы сошли бы.
Надо сказать, что эта история о многих людях. Я часто размышляю, оглядываясь на события минувшего года: как же все так вышло? Иногда гадаю, почему это не могло произойти раньше… Но в одном я не сомневаюсь никогда: благодать восторжествует, что бы мы ни делали. Именно это было обещано нам на Рождество.
Глава 1
Ноябрь, годом ранее
Все яснее я осознаю, что нет ничего больнее, чем быть одиноким, нежеланным, всеми оставленным… это худшая из бед, что может случиться с человеком.
Мать Тереза
Тем утром я выглянула в окно сквозь кухонные занавески и побежала за ведром и тряпкой. «Ничего такой, симпатичный», – пробормотала я, силясь разглядеть то, что стояло за окном: кто-то оставил перед моим домом холодильник. Я наполнила ведро теплой водой, плеснув на донышко средство для мытья посуды, и взбила мыльную пену. Нацепив броские ярко-розовые кроссовки с зелеными полосками и сунув в карман куртки флакон чистящего средства, я вышла на крыльцо и увидела, что лампочка в фонаре перегорела. «Недолго же она продержалась, – вздохнула я. – Надо бы раздобыть лампочки, которые можно не менять годами». Пришлось вернуться на кухню и порыться на верхних полках шкафа. Снова выйдя на крыльцо, я выкрутила из плафона старую лампочку и вставила новую. Так-то лучше!
Наконец я направилась к холодильнику, пытаясь оценить его размер. Не такой уж и большой. Я приоткрыла дверцу и, зажав нос, отшатнулась. «Ничего, – сказала я, натягивая ярко-желтые резиновые перчатки, – сейчас все вымоем и к обеду найдем тебе новый дом». Привычка говорить с самой собой появилась у меня с тех пор, как я овдовела. Меня это не смущало. Хуже было, когда я начинала отвечать сама себе. Другое дело, что я могла и поспорить сама с собой – это уже повод для беспокойства! Полку за полкой я протирала холодильник, споласкивая тряпку и вновь принимаясь счищать окаменевшие сгустки неведомо какой пищи. Я с яростью натирала заднюю стенку, спрыснув ее моющим средством, как вдруг донеслось:
– Ты слышала про закон о барахольщиках?
При звуке знакомого голоса я скривилась и прикрыла глаза. Будто если я не вижу, то ничего и нет.
– Глория Бейли, я с тобой разговариваю!
Как же меня раздражает такой тон! Тяжело вздохнув, я приподняла голову и увидела свою соседку, стоявшую по ту сторону изгороди.
– Доброе утро, Мириам.
– Глория, тебя хоть предупреждают, когда выбрасывают мусор прямо перед твоим домом?
Сунув голову в холодильник, я натирала стенки. Самодовольства у соседки не занимать. Как-то я сказала своей подруге Хедди, что британский акцент у Мириам такой же настоящий, как золотистый цвет волос и ее собственное имя. Мириам Ллойд Дэвис – это ж надо придумать!
– К полудню его уже не будет, Мириам, – ответила я, выжимая тряпку.
– Что-то непохоже! Если не поторопишься, учти, я приму меры, чтобы его отсюда убрали. Я плачу налоги не для того, чтобы жить рядом со свалкой.
Удивительно, какой горделивой становится наша осанка, стоит нас оскорбить. Выпрямив спину и расправив плечи, я прошагала к дому. «Плачу налоги не для того, чтобы жить рядом со свалкой!..» – сердито пробурчала я.
Шесть лет назад, когда я поселилась в этом доме, моими соседями была чудесная молодая пара с двумя маленькими детьми. Неизменно вежливые и приветливые, они каждый день здоровались, а на Рождество оставляли подарки под моей дверью. Если моя работа их чем-то и раздражала, виду они не подавали. Три года назад, узнав, что грядет третий ребенок, семья переехала в дом попросторнее, а их место заняла Мириам. С ее элегантностью и величавостью она походила на актрису театра или профессорскую жену, но мне она казалась холодной и отстраненной. Ее муж Линн, напротив, был добр и обходителен; к сожалению, через год он скончался. Раз-другой я пыталась подружиться с Мириам, все-таки мы обе овдовели, и это могло нас сблизить. Однако не каждый встречный становится добрым другом.
