— Нечего, — согласилась с начбезом, а в душе снова всколыхнулась тревога.
И чего ей неймется, душе этой? Понять бы еще, что не так?
— Никита дома? — исподлобья глянул Сэм.
Я кивнула.
Чадов оперся о калитку, продолжая буравить меня напряженным взглядом. По спине пробежали мурашки.
Рядом с Сэмом было неуютно. Он напоминал бетонную стену — такой же холодный и непрошибаемый. Стоял и смотрел молча, и в этом молчании мне чудилось неодобрение. Вечное и нескончаемое неодобрение. То самое, что преследовало меня все последние семь лет.
— Спасибо, что проводил, — покосилась в настороженные желтые глаза и отступила на шаг, собираясь войти во двор.
— Инга!
Я оглянулась. Чадов навис надо мной темной глыбой, глядя тяжело, пристально, даже опасно.
— У вас с этим пришлым всерьез? — резко спросил он.
— А тебе-то что?
Я вскинула голову, неосознанно пытаясь хоть что-то противопоставить мужской силе.
— Не пара он тебе, — зло рыкнул Чадов. — Наиграется и бросит, как все твои хахали.
Хахали? Мне захотелось врезать кулаком прямо в нависшее надо мной лицо, но я сдержалась.
— Спокойной ночи, Сэм, — бросила начбезу и пошла к дому, борясь с подступающими слезами.
«Волчицы не плачут, — повторяла на ходу старую мантру. — Никогда и ни перед кем!»
***
Из комнаты Никитки доносились звуки стрельбы. Опять сынка сражается со своими монстрами.
Я не стала включать свет. Прошла к кухонному окну, уселась на подоконник и обняла руками колени. Тревога не отступала. Ныла и ныла внутри, как больной зуб. Понять бы, откуда она взялась? Вроде, все закончилось, Ника дома, Егор тоже, и даже Стас вернулся целым и невредимым… Странно. При мысли о Брягинцеве сердце больно кольнуло. Что за чертовщина?
Рука сама потянулась к телефону. Я набрала номер и долго вслушивалась в длинные гудки. Не отвечает. Не слышит? Или не хочет разговаривать? А может, он сейчас с кем-то другим? Видела я, как Танька на него смотрела, да и другие заглядывались, когда узнали, что Стас — потомок Брагина и волк. Верка Орская перед ним чуть ли не стелилась, а подружка ее, Демидова, так глазами поедала, что мне их выцарапать хотелось.
Я вздохнула и уставилась на улицу. За окном снова пошел снег. Белые хлопья медленно падали на расчищенную тропинку, оседали на ступенях крыльца, забивались между резными столбиками забора. Напротив, через дорогу, высился огромный дом Егора и Ники.
— Мам, а ты чего без света сидишь?
Голос Никитки заставил меня очнуться. Сын неслышно оказался рядом и приткнулся к моему боку. Теплый, взъерошенный, пахнущий хамоном и шоколадом. Видимо, пока меня не было, добрался до «стратегических» запасов, что я отложила из привезенного Стасом «гостинца».
— Просто так, — ответила Нику, приглаживая вихры на его макушке. — Иногда хочется посидеть в темноте.
— Почему?
— Так лучше думается.
— А о чем ты думаешь?
Серьезные глаза требовательно уставились в мои.
— О жизни.
— А-а, понятно, — хмыкнул сын и спросил то, что было для него гораздо интереснее: — Ма, а Стас завтра придет?
— Вряд ли. Он же не может каждый день из Москвы сюда мотаться.
— А Стас не в Москве, — огорошил меня сын. — Он в усадьбе.
Сердце пропустило удар.
— С чего ты так решил? — в упор посмотрела на Никиту.
— Он сам сказал, когда прощался.
— А почему я не слышала?
— Потому что ты с Сергеем Эдуардовичем разговаривала.
Мне показалось, или в голосе сына прозвучало осуждение? Еще не хватало…
— Мам, — Ник кинул на меня быстрый взгляд и тут же отвернулся к окну, а потом коснулся стекла и обвел пальцем замерзший узор.
— Ма, а зачем Клейн приходил? — глухо спросил сынка.
М-да, еще один ревнивец. Вот уж не думала, что Ник будет так рьяно защищать свою территорию от посторонних.
— Санки тебе принес, — как можно спокойнее сказала в ответ.
— Отдай ему обратно, — торопливо сказал Никитка и нахмурился. — Не нужно нам от него ничего.
— Почему?
Сын не ответил. Он упрямо сжал губы, бросил на меня короткий взгляд и буркнул:
— Я спать пойду. Спокойной ночи, мам.
Секунда — и Ника с кухни ветром сдуло. Я усмехнулась. Сбежал от расспросов, поросенок. Не захотел объяснять, чем ему Клейн не понравился. Хотя, чего тут объяснять? И дураку понятно, не хочет, чтобы тот Стасу дорогу переходил.
При мысли о Брягинцеве сердце снова тоскливо сжалось. Твою дивизию, да что ж ему неймется? Почему, всякий раз при мысли о проклятом волке, оно болит?
«Нет, я не буду звонить. Не буду. Не хочу показывать Брягинцеву, что скучаю по нему».
Стоило так подумать, как на душе такая тоска поднялась, что хоть вой!
Схватив телефон, набрала номер и замерла, вслушиваясь в длинные гудки.
«Стас, где тебя носит? Возьми трубку!»
Нет. Не берет.
Стукнув ладонью по раме, тихо выругалась. А потом подумала немного и позвонила Никону.
— Сможешь побыть с Никитой? Мне отъехать нужно.
Старый оборотень хмыкнул. Я слышала, как он зажег спичку, прикуривая свой любимый «Беломор», шикнул на кота и только потом ответил:
— Куда тебя на ночь глядя несет?
— В усадьбу. Хочу кое-что проверить.
Я и сама не знала, зачем еду. Наверное, чтобы заткнуть свою паранойю. Понятно, что буду выглядеть полной дурой, но лучше уж так, чем мучиться тут в неизвестности.
— Поезжай. Я через пару минут приду, — ответил Никон.
Он нажал отбой, а я, сорвав с вешалки куртку, предупредила сына и выскочила из дома.
***
До усадьбы добралась быстро. Машина, словно подстегиваемая моей тревогой, завелась сразу и летела по трассе, как бодрая савраска. Дворники натужно скрипели, очищая лобовое стекло. Накатанные колеи блестели в свете фар. Боковое стекло запотело — опять печка капризничает. Сколько Никон с ней не бьется, все без толку. Не хочет работать, зараза…
Дорога сделала поворот, мимо промелькнул указатель, и вскоре впереди показалось Брагино. Знакомые липы, чугунные фонари вдоль аллеи, красивые кованые ворота…
Я остановилась перед ними и выскочила из машины.
Кругом было тихо. Особняк выглядел темным и нежилым, и только в сторожке, выходящей одной стеной за ограду, горел свет.
— Кузьмич!
Я пробралась по сугробам к окну.
