Выйдя из туалета, Соловьев направился в институтскую библиотеку. Помимо пожилой библиотекарши (до чего же она не была похожа на Надежду Никифоровну!), в читальном зале сидел лишь И. И. Мурат. При появлении Соловьева он поднял голову, и Соловьев поздоровался.
– Ищете кого-нибудь? – спросил Мурат.
Поколебавшись, Соловьев сказал ему об исследовательнице из Москвы.
– Была какая-то, – подтвердил Мурат.
Дверь в читальный зал открылась, и показался Темрюкович. Не отпуская дверной ручки, он молча застыл на пороге. Библиотекарша улыбнулась. Темрюкович вышел, оставив дверь открытой.
– Мне рассказали про него хорошую историю, – Мурат достал из кармана коробку мятных леденцов. – Хотите?
– Нет, спасибо.
– Ну, вот: премьера в Доме кино. Легкая давка у входа. Все показывают членские билеты и пригласительные… Точно не хотите?
Соловьев покачал головой. Тремя толстыми пальцами Мурат зачерпнул несколько леденцов и отправил их в рот.
– Вдруг из маминой из спальни… Короче говоря, появляется Темрюкович. Без всяких там объяснений проходит контроль. Ему вдогонку: «Член Дома?» Он: «Нет, с собой»…
Соловьев взглянул на библиотекаршу: она смеялась. Какими разными бывают библиотекари.
– Вы не знаете, куда эта исследовательница могла пойти? – спросил Соловьев у обоих.
Мурат пожал плечами.
– Скорее всего, обедать, – сказала библиотекарша. Ее сумка осталась здесь.
Подходя к институтскому кафе, Соловьев услышал голос Тины Жук и остановился. В конце концов, он не был уверен, что встреча с московской исследовательницей ему нужна. И все-таки он вошел.
Первой Соловьев увидел Тину. Сидя за столиком с институтским охранником и двумя сотрудницами отдела новейшей истории, она что-то рассказывала. Сотрудницы хохотали. Судя по их лицам, история была новейшей. Охранник сидел к Тине вполоборота и слушал с достоинством сильного. Время от времени стряхивал крошки с камуфляжной формы.
За соседним столиком пила чай московская исследовательница. В кафе она была единственной, кого Соловьев не знал. Лет пятидесяти. Жокейская жилетка. На голове немотивированный бант. Когда он приблизился к ее столу, она сама спросила, не Соловьев ли он. Соловьев подтвердил. Исследовательница назвалась Ольгой Леонидовной (приглашение садиться) и сказала, что работает в Румянцевской библиотеке. Она привезла ему какие-то материалы по Гражданской войне.
– Они у меня в читальном зале, – Ольга Леонидовна улыбнулась. – Я только допью чай, ладно?
– Не торопитесь.
Соловьев тоже улыбнулся. Этот бант ей, в сущности, шел.
– Вам передала их Лиза Ларионова. Как я понимаю, вы должны ее знать.
От соседнего столика отъехал стул, и Соловьев подумал, что это поплыло у него в глазах.
– А у меня, между прочим, тоже – с собой, – сказал, вставая, охранник.
Он одернул брюки и подмигнул присутствующим. Вслед за ним засобирались две другие соседки Тины Жук. По стене медленно плыло окно.
– Вы видели в Москве Лизу?
– Я с ней работаю в одном отделе библиотеки.
– И… как она?
– В прошлом году поступала на филфак, но не поступила. Работала на каком-то заводе…
– Говорят, поступление в Москве стоит восемь тысяч зеленых, – сказала Тина Жук. – Как минимум.
Ольга Леонидовна удивленно посмотрела на Тину.
– Очевидно, у нее не было восьми тысяч.
– Очевидно, – подведя перед зеркальцем губы, Тина встала. – Общий привет.
В читальном зале было пусто, но Ольга Леонидовна перешла на шепот.
– В этом году Лиза поступила на заочное отделение и устроилась работать к нам. Разбирает новые поступления в Отдел рукописей, – из целлофанового пакета она вытащила пухлую папку и протянула ее Соловьеву. – Это ксерокопия. Кое-что из того, что недавно поступило на хранение.
– Спасибо.
Эту папку Лиза держала в руках. Лиза.
Выйдя из института, Соловьев отправился на Московский вокзал. Он сел было в троллейбус, но на первой же остановке вышел и вернулся в институт. В канцелярии попросил напечатать ему отношение в Румянцевскую библиотеку. На всякий случай. Добравшись до вокзала, выяснил, что ближайший поезд отправляется через три часа, и купил на него билет. Это был очень ранний поезд, он приходил в Москву в половине пятого утра, а библиотека открывалась в девять. Но ожиданию в Петербурге Соловьев предпочел ожидание в Москве. Бездействие казалось ему сейчас невыносимым. К тому же ожидание в Москве было ожиданием рядом с Лизой.
Дома Соловьев бросил в сумку самое необходимое. Подумав, положил и полученную папку: он так и не успел ее открыть. В память о поездке в Крым взял банку консервов. Мясных, купленных в соседнем магазине. На мгновение у него возникло чувство, что уезжает он навсегда. Соловьев осмотрелся. Он взял всё и ни в чем больше не нуждался. Захлопнув дверь, дважды повернул в замке ключ. В гулком парадном это прозвучало, как два далеких выстрела. Как эхо решительных действий Соловьева. В лязге ключа была своя значительность, даже бесповоротность – в той, разумеется, степени, в какой такое обозначение приложимо к ключу. На улице Соловьев поймал такси. К вокзалу он подъехал за полчаса до отправления поезда.
Войдя в вестибюль, купил газету. При выходе из вестибюля положил ее в урну. Достал из сумки банку консервов и подал ее нищему. Вышел на перрон. В свете прожекторов из вагонных труб валил дым. Или пар. Скорее, пар: он мгновенно исчезал над блестящими ото льда крышами вагонов. Проводники в черных валенках стояли у дверей. Время от времени, приникнув губами к запястью, дули в свои варежки. Иногда глухо постукивали валенком о валенок. Предъявив билет, Соловьев прошел в купе. Там уже сидели три женщины, и он с ними поздоровался. Женщины ответили хором. Ему было приятно, что это женщины, а не мужчины. Поезд тронулся.
Соловьев забрался на верхнюю полку и только там вспомнил о папке. Он снова спустился, достал папку и залез с ней наверх. Включил светильник над головой. Привыкнув к тусклому свету, открыл папку. И обомлел.
После всего услышанного за день нашлась в этот вечер вещь, способная его потрясти. Там, на плохо освещенной полке, Соловьев держал в руках окончание воспоминаний генерала. Этот почерк Соловьев узнавал при любом освещении. Да, он был потрясен. Но не удивлен.
В папке находилась ксерокопия тетради, увезенной в свое время Филиппом и всплывшей вдруг в виде нового поступления библиотеки. Поступило ли оно от Филиппа, где был сам Филипп, и вообще был ли он еще на свете, оставалось неясным. Кроме шифра хранения на рукописи не было никаких библиотечных помет.
Это была общая тетрадь в клеточку. Ее разворот не поместился в копировальный аппарат, тетрадь копировали постранично, и потому листов получилось много. Собственно говоря, без полей тетрадь поместилась бы и в разворот, но на полях (они аккуратно отчерчивались карандашом) время от времени встречались пометы генерала. Судя по разным оттенкам чернил, пометы делались в разное время. Очевидно, генерал неоднократно перечитывал написанное и оставлял замечания и дополнения. «Мертв». Или: «Всё еще жив». Или (против слов «Было холодно»): «Было не столько холодно, сколько сыро».
