— Черт! — яростно пробормотала я, обернувшись и обнаружив совершенно незнакомого человека в серой рубахе и синем тюрбане. Он стоял в дверях, опершись о косяк, и наблюдал за моими стараниями. Понадобилось добрых несколько секунд, прежде чем я поняла, что эта экзотическая личность не кто иной, как мой гид.
— Ну-ка, — сказал Идрис, забирая у меня шарф, — дайте я завяжу. Имея несколько сестер, я приобрел в этом деле некоторый опыт.
Его пальцы скользнули по моей шее — не могу сказать, случайно или нет; следом за ними по ней скользнул мягкий хлопок шарфа, и пару секунд спустя ткань плотно и аккуратно охватывала мою голову, а на лицо спускалась вуаль.
Замаскировавшись таким образом, мы выбрались в широкий мир.
Медина была запружена транспортом — жуткая мешанина людей, животных и машин. Едва только успеешь перевести дух, оказавшись наконец на тротуаре, как из-за угла, взревывая мотором, вылетает человек на скутере, беспрерывно сигналя, и пешеходы распластываются вдоль стен. Не имею представления, как тутошние ослики справлялись с подобными ситуациями. Кажется, бедняги относились ко всему с философским спокойствием, они тихо и мирно стояли в пробках или привязанные к столбам, пока на спину им или в их повозку нагружали чудовищные, огромные тяжести.
А вот марокканцы, наводнявшие сук, явно не были склонны к философскому восприятию окружающей действительности. Мы миновали женщину, яростно вопившую что-то мужчине, который только что отрезал кусок от штуки синей хлопчатобумажной ткани. Впечатление было такое, что она вот-вот обрушит весь огромный рулон ему прямо на голову, потому что дама темпераментно размахивала руками, а он уклонялся от нее, опасаясь вполне вероятного физического ущерба. Идрис заметил, что я внимательно наблюдаю за этой сценой, и пояснил:
— Никак не могут договориться о цене. — И засмеялся. — Классическая уловка — начать спорить, когда кусок ткани уже отрезан, и во всем обвинить продавца. Моя тетка всегда такой прием применяет. Разругается вдрызг и уйдет, оставив бедного продавца в полном расстройстве, но через пару минут возвращается и предлагает бедняге полцены за уже отрезанный кусок.
— И тот соглашается?
— Конечно. Он ведь назвал ей сумму, в два раза превышающую ту, которую рассчитывал получить, так что в итоге все довольны.
Я помотала головой. По мне, это слишком чревато стрессами — такой способ вести дела, но он кое-что говорил об особенностях национального характера; в Марокко, как я уже поняла, в ходу были такие формы социальных взаимоотношений, каких в Англии по большей части старались избегать. Здесь никто не стеснялся выказывать свои чувства. Я видела мужчин, целующихся у всех на глазах при встрече и следующих далее рука об руку.
— Они хорошие друзья, — пояснил Идрис. — И это отнюдь не эвфемизм, которым пользуются европейцы. Здесь дружба ценится очень высоко, и когда у тебя кто-то спрашивает, как ты поживаешь, это вовсе не дежурная фраза, это значит, человек действительно желает узнать, как у тебя идут дела, а не услышать стандартное «о’кей».
Я улыбнулась:
— Ну и как вы нынче поживаете, Идрис аль-Харкури?
Он замер на месте прямо посреди улицы, обернулся и внимательно посмотрел на меня.
— Прежде чем задавать мне подобный вопрос, Джулия Лавэт, вам бы следовало для начала убедиться в том, что вы действительно хотите услышать ответ.
У меня кровь прилила к лицу. И я ничего не смогла с этим поделать. Просто отвернулась.
После этого мы некоторое время шагали по медине молча, мимо бесконечных лотков и прилавков, заваленных всякой съедобной снедью, мимо кафе и кондитерских. Потом свернули за угол и наткнулись на старика, сидевшего над развернутым черным платком, на котором были навалены его товары. Рядом собралась группа мужчин, желавших послушать его болтовню; и слушали они очень увлеченно, на лицах был написан искренний восторг. Я наклонилась в ту сторону, чтобы получше рассмотреть, чем он торгует, один из мужчин обернулся и уставился на меня с явным неодобрением. Несколько его сотоварищей точно так же выразили свое недовольство, Идрис потащил меня дальше.
— Почему они так на меня смотрели? Вроде как враждебно…
— Не желают, чтобы женщина совала нос в их мужские секреты.
— Что же он такое продает? — сердито осведомилась я. — Интересно было бы узнать.
— Средства от импотенции, афродизиаки, составы, чтобы продлить… удовольствие. — Он засмеялся. — La merde de la baleine.
— Что?!
— Китовый кал. У китов, как всем известно, огромные… органы. Это симпатическая магия.
— Да каким же это образом они умудряются собирать этот китовый кал?… А-а-а, понятно. Это просто мошенник.
— Вероятно, его товар — совершенно безвредная глина. Но как бы то ни было, дела у него, кажется, идут неплохо. Ну и пусть ему сопутствует удача. Альхамдолилла!
— Торгует такими вещами совершенно открыто… А я думала, что секс у вас — табу.
— У вас довольно странные представления. В Коране сказано, что мужчина должен удовлетворять свою жену.
— Так и сказано? Какая замечательная религия!
После этой шутки нам стало гораздо легче общаться друг с другом. Идрис то и дело показывал мне разные необычные вещи: серебряную руку Фатимы — оберег от дурного глаза, приспособления для разбрызгивания розовой воды, мускус, серую амбру. В одной лавке он купил мне маленький темный обломок камня, от которого исходил странный металлический блеск. Старуха-торговка тщательно завернула его в обрывок газеты.
— Это сурьма, — объяснил он. — Точно такая, какую здесь купила бы ваша Кэтрин. Моя сестра может вам показать, как ею пользоваться.
Потом он показал мне разноцветную глиняную посуду, которую привозят из Сафи, это где-то дальше по побережью, обменялся приветствиями с древним беззубым продавцом. И сообщил, когда мы уже уходили:
— Я когда-то приходил сюда каждую субботу, первым делом, рано утром, еще до того, как он разложит свой товар, и он разрешал мне разворачивать миски и горшки.
— Вы так любите глиняную посуду?
Он улыбнулся:
— Дело не в этом. Просто многие предметы были завернуты в листы, вырванные из книжек комиксов, которые отец запрещал мне приносить домой. Он был человеком весьма твердых правил, мой отец. И полагал, что для мальчика шести лет от роду самым подходящим чтением может быть только Коран. Он, конечно, не потерпел бы никаких этих декадентских приключений Родео-Рика, Пифа и Астерикса с Обеликсом. Вот я и сидел часами позади прилавка, с головой уходя в эти замечательные и увлекательные истории, пока мои братья торчали дома и нараспев читали суры.
На Rue des Consuls мы обнаружили неизбежных торговцев коврами и их роскошные лавки, увешанные, как пещера сорока разбойников, потрясающими лампами и блещущие восхитительным разнообразием цветов и красок. Я некоторое время понаблюдала затем, как торговец вываливал один ковер за другим перед ошалевшей парочкой туристов, которые имели глупость остановиться и повосхищаться выставленными произведениями искусства — и безнадежно там застряли, угодив в настоящую ловушку. Никто не пытался мне ничего продать, что я сперва отнесла на счет охраняющего меня присутствия Идриса, но тут же поняла, что это из-за рубахи и хиджаба. Я свободно передвигалась по базару, отлично замаскированная, и никто ко мне не приставал. Чувствуя себя вполне защищенной и вообще крайне респектабельной, я продолжала наблюдать за двумя европейцами — она была в дорогущем платье, явно шитом на заказ, и в сандалиях от Прада, а он, несколько толстоватый, в грубых полотняных штанах и легкой рубашке в полоску, — оба продолжали вертеться как ужи на сковородке под сокрушительным напором торговца коврами.
