— Значит, я больше не твоя раба?
— Я освободил тебя. Ты теперь сама свой собственник, сама должен делать выбор. — Сиди Касим помолчал, потом добавил: — Сказать правда, я думаю, теперь я твой раб.
Она снова опустила глаза, стараясь подавить улыбку. Потом все же улыбнулась.
— Если я останусь, я должна буду перейти в ислам?
— Если ты будешь моя жена, Кетрин, то да. Но ты можешь остаться как свободный женщина, жить под моя крыша и продолжать свой работа, заработать деньги, и я не буду к тебе касаться, если ты так хочешь.
— Ты сделаешь меня своей женой?
Касим кивнул:
— Хочу всем сердцем.
— Своей единственной женой?
— Одна вполне достаточно.
— Мне казалось, ты собираешься жениться на своей кузине Хадидже.
Он рассмеялся.
— Думаю, эта история придумал сам Хадиджа. — Он прижал ее руку к своей груди, чтоб она почувствовала, как сильно бьется его сердце. — Ты пойдешь за меня замуж, Кет-рин Триджинна?
Она смотрела на него безумными глазами. Если так, то она должна будет сменить веру и быть проклятой навсегда, навеки — так уверяли все догматы ее религии. Она станет предателем, вероотступником, еретиком. Выбор, однако, был неясен изначально: Кэт даже не понимала, остается ли она по-прежнему христианкой в сердце своем, потому что она чего-то лишилась во время морского перехода, да и потом, в тюрьме для рабов. Она понимала: для того чтобы принять взвешенное решение, нужно учесть все, что свалилось на нее в этот день — Роба, свое освобождение, руку и сердце этого чужого человека, открывающееся перед ней будущее мастерицы-вышивальщицы, — и провести долгий день и еще более долгую ночь в размышлениях над вставшим перед ней выбором.
Она понимала, что должна, но не могла… Слишком много мыслей — и она просто сойдет с ума. Глубоко вздохнув, девушка сказала, очень быстро, пока не подвел голос:
— Я останусь здесь и буду твоей женой, Касим.
Именно в этот момент во двор вышел Роберт Болито. Он не слышал слов Кэтрин, но поза, в которой находились оба, стоя на коленях возле фонтана, никакого другого толкования не позволяла. Роб почувствовал, что вторгся в чужой мир, нарушил интимную связь, на которую спокойно смотреть не мог. Тупая боль пронзила сердце, ноги приросли к земле; весь его мир словно перевернулся, встал с ног на голову.
— Кэтрин!
Он видел, как она резко обернулась, отпрянув от корсарского капитана, отметил, как сияют глаза и пылают щеки, — сейчас она выглядела падшей женщиной, каковой, в сущности, уже стала.
— Кэтрин, позволь мне спасти тебя, едем вместе домой! Ты ничем не связана с ним, что бы он ни говорил!
Кэт уже поднялась на ноги, вуаль упала с волос ей на лицо и теперь колыхалась, как пламя.
— Меня не нужно спасать, Роберт Болито. Я сама делаю свой выбор. Совершенно свободно. Так что когда вернешься в Кенджи, можешь сказать всем, что я по собственной воле решила остаться здесь, и по весьма веским причинам, которых ты никогда не поймешь.
— Ох, я прекрасно все понимаю? — горько сказал Роб, глядя в сторону пирата, все еще стоявшего на коленях. Когда он вновь заговорил, то голос звучал громко и очень четко — такого Кэт от своего простака-кузена никогда не слышала: — Не знаю, попаду ли я когда-нибудь снова в Кенджи, а если попаду, то будет для меня там работа или нет. Я уехал без разрешения сэра Артура. Я сел на первый корабль, который мне попался, зная и понимая при этом, что спутался с мошенниками и негодяями, которые запросто могут меня ограбить и отправить мое безымянное тело прямо за борт. Лучше бы они так и сделали, если принять во внимание те сомнительные блага, которые принесло мне то, что я остался жив. Я вез с собой кольцо моей бабки. Я говорил себе, что когда увижу тебя в следующий раз, то надену его тебе на палец как обещание, что с тобой больше никогда не произойдет никаких несчастий. Однако… — Голос Роба оборвался. — Его украли у меня, точно так же, как деньги и свободу. Кэт, я любил тебя всю свою жизнь, и я знаю, что и ты меня любишь. Мне нет дела до того, что ты обесчещена, я возьму тебя такой, какая ты есть. Я женюсь на тебе и буду заботиться о тебе, а если у тебя будет ребенок и он родится с темной кожей и черными глазами, это будет наш крест и мы будем вместе нести его. Видишь, я все обдумал и говорю тебе откровенно: у меня не осталось ни капли гордости и чести.
Неважно, что он с тобой сделал, не важно, что произошло, я все тебе прощаю.
Руки Кэт сжались в кулаки.
— Как смеешь ты, Роберт Болито, предлагать мне брак из жалости?! Я не нуждаюсь в твоих прощениях! Я не сделала ничего такого, чего мне следовало бы стыдиться! Ты смотришь на меня так, будто я тебя предала; но я никогда не любила тебя, разве что как своего кузена. Мне тяжко говорить это, да еще при подобных обстоятельствах, Роб, но лучше тебе знать правду.
Воцарилось молчание, тяжелое, давящее, следствие непонимания и взаимных обвинений. Потом Роб вскричал:
— Ты можешь стоять вот так и равнодушно смотреть на меня?! Как у тебя только сердце не разорвется?! Неужели ты и впрямь такая бесстыжая, как та искусительница, с которой тебя сравнивала Нелл?! И теперь ты обольщаешь другого, более богатого, чем я, и к тому же язычника! Ты сошла с ума, Кэтрин-Энн Триджинна, потеряла душу!
При этих словах корсар вскочил на ноги.
— Касим, не надо!
То, как она положила руку на плечо корсара, и то, как он при этом посмотрел на нее и отступил, было для Роба совершенно невыносимо. Гнев и злость, что переполняли его, вмиг куда-то исчезли, оставив его совершенно беззащитным. Рыдания подступили к горлу, и одно даже вырвалось наружу, похожее на придушенный вой.
У Кэт глаза наполнились слезами, и она сказала кузену совсем мягко:
— Знаю, ты считаешь меня жестокой и бессердечной, Роб. Я знаю, что ты для меня сделал, понимаю, какая это огромная жертва, какой это был риск, какой ужас. Мне очень жаль, что так получилось. Я бы никогда и ни за что не стала тебя просить вот так ехать за мной. Это был просто безумно храбрый поступок…
Он лишь отмахнулся: ему не нужно было ее сочувствие.
— Это не имеет никакого значения. И сделал я это не только для тебя; там ведь были и другие. — Ложь, первая в его жизни самая отъявленная ложь. — Ну что же, я надеюсь, ты хорошо тут устроишься, Кэтрин, — продолжал он, и это была вторая ложь. Он заметил, как изменилось выражение ее лица. Что это было, удивление, облегчение или разочарование? Теперь она выглядела вовсе не как та девушка, чтобы спасти которую он пересек океан. Та для него умерла. Он оторвал от нее взгляд и перевел его на мужчину:
— Сиди Касим, я хотел бы просить вас об одном одолжении.
— Проси.
— Там была еще одна девушка, которую я хотел бы увезти, если это можно… Золота, которое Сиди аль-Айячи забрал у меня, несомненно, должно хватить на выкуп за нее.
