Вопрос денег не оставил тренера равнодушным. Глаза его загорелись, и Яковлев благоговейно выдохнул:
– А сколько взяли, если не секрет?
– Полтора миллиона рублей.
– Ого!
– А ты думал! Это я к тому, что мы с тобою, Владислав, люди умные и понимаем, что все эти тренинги и практики – разводка лохов на деньги.
Влад замялся, покраснел, отпил коньяк и туманно ответил:
– Ну-у, такое.
Карлинский хлопнул его по плечу, заглядывая в лицо добрыми влажными глазами. И проникновенно сказал:
– Молодец! Наш человек! Не зря тебя Соня выбрала. Я для племяшки ничего не жалею. Сирота она, кто ж ее кроме меня пожалеет? Драгоценные камушки ей покупаю. Девочки камушки любят. Я не какой-нибудь жмот, дорогие украшения беру, а она еще совсем ребенок – все время что-нибудь теряет. То часы золотые где-нибудь оставит, то кольцо. Мы уже плюнули – ну, потеряла, и ладно. Еще купим. Пока есть на свете такие вот банкиры-воины, готовые по полтора лимона нам с тобой отваливать, что же мы, Владик, на дорогих нам людях экономить будем? Ты как, Влад, серьезно к Соне относишься? Жениться на ней хочешь?
– Мы только сегодня познакомились… – замялся тренер, отводя глаза.
– Что ты мне голову морочишь? – побагровел Карлинский. – Тебе Соня нравится? Да или нет? Ты уж определись. Других претендентов хватает.
– Нравится.
– Значит, жених! Ну, слава создателю! А я уж подумал, так и будет Сонька на моей шее сидеть. Как только ее замуж выдам – тут же выгоню отсюда. Пусть у мужа живет. Нечего глаза мозолить.
– Как это – выгоните? Разве Софья не здесь прописана?
– Пока еще не прописана, она только что из Питера приехала. Вот в Питере у нее отдельная квартира в самом центре.
– И почему ей нужно жить у мужа? – растерялся гость. – Разве Соня не может уехать в Питер?
Карлинский усмехнулся и с иронией проговорил:
– Ну, как – своя квартира? Я Сонин опекун, и на правах опекуна распоряжаюсь ее собственностью. А питерскую квартиру я уже сдал, так что возвращаться ей некуда.
– Зачем Соне опекун? Она что, не здорова?
– В самую точку. Софья Михайловна Кораблина является недееспособной, вот и опекаю больную племяшку.
– А муж над Софьей может опеку взять?
– Да кто ж ему даст? Мужья, они знаешь, брат, какие? Меркантильные. Только и выискивают, что бы у недееспособной жены урвать.
Влад насупился и мрачно проговорил:
– Не все же такие. Есть и порядочные люди.
– Есть, ага. Только зачем искушать?
– Знаете что? Так мы с вами не договоримся, – категорично заявил гость. – Если я беру в жены больную женщину, то должен быть уверен, что получу приличную компенсацию. Сколько вы готовы предложить?
– Вот только не надо из меня лоха делать, – насупился Карлинский, тут же теряя все свое благодушие. – Ни о каких компенсациях не может быть и речи. Либо ты эту дуру увозишь отсюда, либо выметаешься сам!
Дядя сердито посмотрел на меня и хмуро осведомился:
– А ты чего сидишь? Расселась, как на именинах! Я занавески в спальне снял. Иди, стирай!
Я не знаю, как я сдержалась. Внутри все кипело и клокотало. Выставить меня в таком жалком свете, и перед кем? Перед этим ничтожеством! Жадным, заносчивым снобом! Но я собрала волю в кулак, и, сосчитав по три раза до пяти, вполне овладела собой и миролюбиво спросила:
– Ты не знаешь, дядь Борь, занавески на каком режиме стирают?
Карлинский взглянул на меня как на идиотку и иронично осведомился:
– Ты что, в машинке собралась стирать?
– Само собой. В машинке.
– В какой машинке, курица безмозглая! – вдруг заорал дядя. – Руками, Сонечка! Руками! Сначала замочи и дай часок поотмокать. Потом пожмыхаешь и во дворе развесишь. Веревочки для белья за домом, не забыла? Всему тебя нужно учить!
Едва не плача, я вышла из-за стола и двинулась на кухню. В коридоре меня перехватила Вера Донатовна. Делая заговорщицкие знаки руками и лицом, она безмолвно увлекла меня в свою комнату и, плотно прикрыв дверь, на ухо зашептала:
– Карлинский приказал тебе все кольца снять и в ванной на подзеркальник положить, ты поняла?
– Вера Донатовна! – прошептала я. – Вы знаете, что он сейчас сказал?
– Не знаю и знать не хочу! Ты поняла, что с кольцами необходимо сделать?
Я всхлипнула и кивнула, начиная догадываться о замысле Карлинского.
– Да, хорошо, я поняла, – через силу улыбнулась я, обходя Веру Донатовну и направляясь к двери.
Снимая на ходу все украшения с рук, я вышла от старушки и устремилась в ванную. И в самом деле, в ванной на полу лежали бордовые занавески. В бессильной злобе я попинала их ногами, представляя, что это Карлинский, и только потом уложила на подзеркальник бриллианты с сапфирами и принялась замачивать в ванной плотную атласную ткань. Покончив с занавесками, отправилась на кухню и застала хлопочущего у плиты Виктора.
– Вот, пасту готовлю. Завтра Оксана обещала приехать, – смущенно обронил сосед, вынимая смартфон из кармана спортивных штанов.
– Очень рада за Оксану, – хмуро буркнула я, собираясь уйти.
Но в этот самый момент зашумела вода в уборной, и из туалета вышел Влад. Он прошел мимо кухни и свернул в ванную, откуда послышался звук льющейся воды. Виктор замер и так стоял пару секунд, наблюдая за происходящим на мониторе смартфона, затем, мягко ступая по кафельному полу, приблизился к двери ванной комнаты и рывком распахнул ее, заглядывая внутрь.
– Стойте, где стоите, все пишется на камеру, – ровным голосом произнес сосед. – Если попытаетесь сбросить украденное кольцо – сохранится запись, на которой видно, как вы кладете чужую вещь в свой карман.
Яковлев вздрогнул, сунул руки в карманы джинсов и испуганно заговорил:
– Кто вы такой? Что происходит? Я тут в гостях! Что вам от меня нужно?
– Сейчас узнаешь, – выходя из столовой, дружелюбно забасил Карлинский. – Пойдем, Владик, поболтаем о делах наших скорбных. Только колечко на подзеркальник верни.
Москва, август 1910 года
Газовый рожок под оранжевым абажуром заливал комнату неверным светом. Заложив руки за спину и переступая через плавающие в луже цветы, следователь Чурилин расхаживал по душному номеру меблированных комнат, осматривая место преступления. В деятельных руках крутившегося тут же фон Бекка цикадой стрекотал киноаппарат, запечатлевая на пленку оббитые дешевым ситчиком стены, сервировочный стол, два фужера, бутылку вина, смятую кровать с раскинувшимся трупом девушки, склонившегося над телом эксперта Карнаухова и ширму, из-за которой виднелись мужские ноги в носках и поношенных брюках. Видавшие виды штиблеты аккуратно стояли тут же, рядом со столом, и хлопочущий у кровати доктор старался не наступать на них.
