– Отчего вы решили, господин Филимончик, будто «другой поэт» задумал убийство девочки?
– Это и дураку понятно-с, – с недоумением пожал плечами задержанный. – То отравленное пирожное подсунет, то конфеты с ядом даст.
– Откуда вы знаете, что пирожные отравлены, а конфеты с ядом?
– Тут ведь вот какая история. В первый день я просидел, глядя в трактирное окно, просто так-с, а на второй день вижу – рядом с цветочницей трется какой-то господин, и вроде как видел я его где-то раньше. И тут я вспомнил – ну да, конечно! Виделись в издательстве-с. Стал смотреть внимательнее. Несколько раз тот господин прошел мимо девочки туда-сюда, точно не решаясь что-то сделать, а потом вдруг подскочил и сунул Лизе в руку кулек конфет. Я моментально выскочил из трактира и успел забрать конфеты до того, как Лиза вытащит и съест хотя бы штучку. И, вы знаете, я оказался прав. Я отдал конфеты собаке, и бедное животное, проглотив конфетки, моментально скончалось.
И вот тогда я понял-с, что Лизе грозит смертельная опасность. Я сказался на работе больным и с раннего утра и до позднего вечера, все то время, что мать Лизы продавала цветы, сидел в трактире и не спускал с Лизы глаз. И, как только видел того пожилого поэта, тут же бежал к «Метрополю» и ждал, какую еще гадость он выкинет. Со скеттинг-ринга мне каждый день телефонировали и спрашивали, когда я вновь смогу приступить к своим обязанностям – барыни очень обижались, что меня долго нет. И я решил девочку забрать с улицы и спрятать в безопасное место. Специально для этого домик присмотрел-с и убежище обустроил-с. Вот и объясните, господин хороший, что я плохого сделал?
Филимончик с недоумением моргал глазами, явно не понимая, в чем его обвиняют.
– Ну, допустим, Харитон Миронович, вы выполнили условия договора, – нехотя признал Чурилин. – А как ваш херувим собирался выполнить свою часть сделки?
– В августовском альманахе «Скорпиона» должно быть напечатано мое стихотворение. Я ни секунды не сомневаюсь, что так и будет.
На этом беседу с Филимончиком пришлось отложить до выхода альманаха. И по всему выходило, что если ротмистр Шалевич вызвал Пурпурного маниака к себе в кабинет, значит, открылись новые обстоятельства.
Чурилин заглянул к Шалевичу, и тут же увидел лежащий на столе альманах, по открытой странице которого ротмистр нетерпеливо барабанил короткими пальцами. Перед Шалевичем сидел инструктор Филимончик и с нескрываемым удовольствием смотрел на раскрытую страницу и выбивающие ритм пальцы ротмистра.
– Доброе утро, господа, – хмуро проговорил Чурилин, чувствуя за спиной горячее дыхание фон Бекка и упирающуюся в икру треногу киноаппарата. – Полагаю, господин Филимончик, в альманахе, как и было обещано, напечатаны ваши стихи?
– Совершенно верно. Напечатаны-с.
– Под стихами господин Филимончик подписался как «Александр Зорин», – уныло сообщил ротмистр.
– Ну что же, это его право, – согласился сыщик.
И, обращаясь к задержанному, уточнил:
– Не обманул, выходит, херувим-то?
– Не обманул-с.
– И, значит, связи у вас с ним нет?
– Никакой.
– И кто он, вы тоже не знаете?
Задержанный отрицательно качнул тщательно завитой головой и закурил.
– А как он хотя бы выглядел?
– Обыкновенно выглядел-с. Белокур, кудряв, волоок, с русой бородкой и припадает на одну ногу.
– На правую или левую?
– Этого уж я, господин хороший, прошу прощения, не заметил-с.
Больше из Харитона Филимончика выудить ровным счетом ничего не удалось. Тяжело вздохнув, Чурилин вызвал конвой, попросив проводить задержанного в камеру. Когда конвойный закрывал за собой дверь кабинета, из коридора раздался крик Филимончика:
– Да вот же он-с! Тот самый, пожилой поэт, что на Лизу покушался!
Чурилин беззвучно выругался. И, обернувшись к Герману, криво усмехнулся, проговорив:
– Как вы понимаете, господин фон Бекк, поездка в «Скорпион» и разговор с Амалией Карловной откладываются на неопределенное время – необходимо допросить вновь появившегося фигуранта по делу о похищении. Пойдете со мной?
– И вы еще спрашиваете! Может показаться странным, но я, Василий Степанович, стараюсь запечатлеть все, что попадается мне на пути, – заметил владелец кинофабрики. – Никогда не знаешь, что может пригодиться.
Москва, наши дни
Утро настало внезапно. Еще не было и семи часов, когда меня разбудила деятельная Вера Донатовна. Она заглянула в комнату и бодро выкрикнула:
– Соня, подъем! Вставай – вставай! Нечего разлеживаться!
Протянув руку, я взяла со стула смартфон, и, взглянув на время, взмолилась:
– Пожалуйста, Вера Донатовна! Можно я еще полчасика посплю?
– Никаких полчасика! Ну ты и лентяйка, – маршируя к кровати с явным намерением сдернуть с меня одеяло, возмутилась старуха. Но я откинула одеяло еще до того, как она успела дойти до кровати.
– Намотала на себя тюля, неудобно спать, – поморщилась она, рассматривая мою ночную сорочку.
– Мне удобно, – вяло огрызнулась я, поднимаясь с кровати.
– Марш умываться и завтракать, – распорядилась соседка, ретировавшись из комнаты и уже из-за двери сообщив, что завтрак будет готов через десять минут.
Достав полотенце, я вышла в коридор и рядом с дверью в ванную столкнулась с дядей. Широко расставив ноги и перегородив собой проход, Карлинский стоял в огромной цветастой футболке и спортивных трусах, делающих его похожим на отпускника-россиянина на турецком курорте. Сходство дополняло перекинутое через плечо влажное полотенце и покрытый бисеринками росы серебристый ежик волос.
– Чего подскочила в такую рань? Вера Донатовна подняла? – сочувственно улыбнулся он.
– Я бы еще спала и спала, – страдальчески поморщилась я.
– Вера Донатовна, значит, тебя поднимает. Тебе не нравится, а ты терпишь.
– Ага, терплю.
– Ну, терпи, терпи, вечная потерпевшая.
– Нет, а что я должна была сделать? – растерялась я. – Выгнать ее вон и закрыть за ней дверь?
– Для начала ты должна убрать с лица выражение жертвы. И при любых обстоятельствах помнить, что ты взрослая самодостаточная женщина. Вера Донатовна тебе не командир. Она твоя соседка. А если ты боишься, что Вера Донатовна не возьмет тебя на работу в Дом культуры, то, смею тебя заверить, на твое место не слишком-то много желающих – зарплата кружковода чисто символическая, на эти деньги в Москве не проживешь. Так что ты Вере Донатовне нужнее, чем она тебе. В следующий раз гони ее в шею.
Я не поверила своим ушам, и потому переспросила:
– Как это – гнать в шею?
– Обыкновенно. Так и скажи – пошла вон.
