Издательский бизнес сотрясли два кризиса подряд, писатели вчетверо потеряли в тиражах и доходах. Кто имел пять тысяч долларов за книгу – стал получать тысячу; кто имел тысячу, стал получать двести или триста.
Многие просто бросили писать, и Елизаров в том числе.
Помимо книг, он сочинял ещё песни, под гитару, страшно матерные: что называется, «без берегов».
Героями его песен были нацистские офицеры, педофилы, маньяки, педерасты и свингеры. Елизаров вскрывал и дефлорировал все табу, для него не существовало запретных тем.
Интернет весь был переполнен видео с выступлениями Елизарова; я пытался смотреть, но мне не понравилось. Слишком много мата, издёвки, циничного хохмачества.
Его песни хорошо было слушать в аудиоформате, без картинки, – Елизаров звучал любопытно и стильно, как антисоветский, подпольный бард из семидесятых, он очень смутно походил на Аркадия Северного, или раннего Высоцкого, или, может быть, на группу «Одесситы».
У него был свой голос и своя мелодика, – музыкальное образование чувствовалось.
Пошли слухи, что Елизаров вообще забил на литературу и зарабатывает на хлеб концертами.
Это меня восхищало.
Он первым пришёл к пониманию своей миссии, Елизаров.
Я пришёл года на два позже.
А миссия наша такова: мы все одинаковы, мы все – артисты. Писатель, певец, поэт, актёр, музыкант, живописец, балетный танцор, цирковой клоун, – неважно.
В подземных переходах под московскими проспектами часто стоят молодые музыканты, они рвут струны гитар и поют дурными голосами песни Егора Летова или Виктора Цоя, у ног лежат кепочки, прохожий может бросить пару медяков.
Каждый из нас, от лауреата до начинающего, должен быть готов к тому, чтобы вот так же встать в переходе и утвердить нечто своё, под гитару или без неё, словами или без слов.
Станцевать, фокус показать.
Исполнить нечто.
Шекспир и Маяковский занимались тем же самым.
Не умеешь петь и танцевать – стих прочитай. С выражением.
Если в кепочку накидают рублей пятьдесят – отлично.
Ты – артист, ты должен однажды быть готовым пойти в тот подземный переход, встать у стены, исполнить нечто любопытное и собрать в кепочку медяки.
А если денег не дадут, а сунут сигарету и кусок хлеба – тоже ничего, нормально.
Ближе к пятидесяти годам я сообразил, что работать за пачку сигарет и кусок хлеба – единственно возможная для меня жизнь.
В начале лета 2018-го я оказался во Владивостоке.
Прибыл, зевая и влача баулы, писательский десант из Москвы: всесоюзно известные литераторы, они же – политики, музыканты и участники боевых действий, молодые, но уже многократно переизданные, экранизированные и переведённые на все мировые языки: Боголюбов, Перелехов, Демьяненко и Елизаров. А также несколько фигур сбоку, включая меня.
Во Владивосток я поехал из принципа, согласился мгновенно.
Мне было важно побывать на западном побережье Тихого океана.
Я должен был завершить свою личную кругосветку: я ездил в Европу, на её западное побережье, в Лиссабон, на Мадейру и Канары, я был в Америке, на обоих берегах, я был на острове Пасхи – забравшись, таким образом, максимально далеко на запад.
Далее, я ездил в противоположном направлении, добирался до Индонезии и Таиланда.
Писатели не всегда бывают голодранцами, в их жизни случаются – и не один раз – удачные периоды, и в такие периоды я выкроил денег и обогнул шарик по кругу.
Владивосток – один из крайних форпостов России – замыкал мой путь, выводя на другой берег Тихого океана.
Восемь с половиной часов полёта рейса Москва – Владивосток показались мне забавой; я не успел устать, как уже добрались.
Я втянул ноздрями солёный воздух и насладился.
Полная кругосветная ходка заняла больше десяти лет – но я её сделал.
Хорошее, здоровое ощущение путешественника, добравшегося до последнего привала, не покидало меня несколько дней.
Я стал человеком, который видел Тихий океан с обоих берегов.
В аэропорту писателей погрузили в автобус и повезли прочь от города, через длинный и красивый мост – на остров Русский, и заселили в гостиницу.
Писатели с изумлением обнаружили, что на территории острова Русский не продают никакого алкоголя, и даже запрещено курить.
– Режимный объект! – нервно крикнул писателям охранник, хмуря брови и прогоняя их, закуривших возле входа, прочь.
Охранник, конечно, не узнал писателей, – а они, бывало, закуривали на чеченских блокпостах, в окопах Донбасса, на авиабазах в Сирии, в Лефортовской тюрьме, на Манхэттене, в Париже, в Шанхае, в Пхеньяне, в Сиднее, на пляже в Лос-Анжелесе, на съёмках фильма «Ночной дозор», в бане у Никиты Михалкова, на кухне у Эмира Кустурицы, в бункере нацболов, в Государственной Думе, в бухте Ногаева и ещё чёрт знает где.
Писатели из Москвы были расстроены, почти оскорблены в тот первый день; раздражённые и трезвые, они разбрелись по номерам и уснули.
Впоследствии выяснилось, что остров Русский, включая Дальневосточный университет, студенческий кампус и гостиничный комплекс, действительно является зоной полного воздержания; ни единого окурочка не валялось на всей территории. Здесь был разрешён только кофе.
К счастью, на второй вечер к литераторам Москвы приехали в гости литераторы Владивостока, и привезли огромное количество выпивки, почему-то преимущественно сладкого шампанского и сладкого красного вина.
Очевидно, литераторы Владивостока представляли жизнь литераторов Москвы как нечто сладкое. Или, в крайнем случае, полусладкое.
Так или иначе, все литераторы Москвы обильно опохмелились и воспряли духом.
В следующие два дня на острове гремел литературный фестиваль.
Писатели из Москвы собрали тысячные аудитории; на выступлениях Боголюбова, Перелехова и Демьяненко публика толкалась локтями в дверях. Успех был абсолютный. Ни один прилетевший столичный гость не поленился, все дали жизни, все вывернулись наизнанку; многочисленная молодёжь Владивостока сверкала глазами и любила нас, а если не любила – то изучала заинтересованно; а мы любили её; в этом был весь смысл.
Я наслаждался вдвое, втрое против остальных. Я праздновал завершение личной кругосветки.
Пацанчик, рождённый в СССР, в фабричном городе Электросталь, проутюжил планету.
Я смотрел на других писателей – и понимал: они тоже кайфуют, им тоже понравился Владивосток, город на сопках, крайний порт страны, дальше только Сахалин и Япония.
Владивосток был хорош: туманный, свежий, романтический, русский Сан-Франциско; в него нельзя было не влюбиться.
