Я не стал писать, что теперь океан для меня – понятная среда. Равнодушная, жестокая – но понятная.
Я не стал писать, что мана осталась на моей коже и в моих волосах, на языке, навсегда запомнившем горечь солёной воды.
Но я не удержался и написал, что убежать от себя можно, способ найден: для такого бегства следует забраться максимально далеко, на обратную сторону шарика.
Увы, способ этот – не универсальный, подходит не каждому. Слишком дорого стоит.
Привкус буржуазного, обывательского fun, сопровождавший меня в том путешествии, никуда не делся, только усилился.
Ходка на Рапа-Нуи обошлась мне и журналу «Объява» в семь тысяч долларов.
На эти деньги можно было учредить две персональных стипендии для студентов, допустим, исторического факультета МГУ.
На эти деньги можно было проложить сто метров асфальтовой дороги от деревни Следово, Богородского уезда Московской области, до моего собственного дома в дачном посёлке Фрязево, того же уезда, близ той же деревни.
На эти деньги можно было отремонтировать крышу больницы или богадельни; или купить компьютеры в школу, расположенную в Забайкальском крае, в Магадане, в городе Глазове.
Но вышло иначе: один-единственный столичный парень, модный писатель, засадил увесистые сотни тысяч рублей – всего лишь на путешествие: ради беглой журнальной статьи.
Хорошо это или плохо – я не знал, уже было поздно метаться; я уже летел обратно, внутри «Боинга», и жрал бутерброд с красной рыбой, и чувствовал себя прекрасно.
Моё пребывание оправдывали тысячи страниц собранной информации и сотни фотографий.
В первый и последний раз в жизни я, в том «Боинге», обратно возвращаясь, пожалел, что у меня не было хорошего объектива: снимки вышли любопытными, удачными, и могли бы иметь художественную ценность, если бы их сделали профессиональной оптикой.
При желании я мог бы сочинить об острове Пасхи и пять статей, и десять.
Я облазил все берега, я посмотрел в глаза каждому из двух сотен шершавых моаев. Я хорошо поработал, я вник в жизнь рапануйцев. В эти три недели я не потратил зря ни единого часа.
Я вёз с собой пакет обсидиана, дюжину акульих зубов разных размеров, точную копию боевого весла и три аудиокассеты с песнями местных музыкантов.
Я заночевал на сидушках в аэропорту Сантьяго, потом примерно десять часов парился в аэропорту Мадрида, но в итоге добрался домой без проблем.
Мана, благодать великого океана, впиталась в меня и сопровождала до порога.
За три недели, пока меня не было, в Москве ничего не изменилось.
Что такое три недели?
Никто, кроме жены, не заметил моего отъезда; никто, кроме неё же, не приветствовал моё возвращение.
Люди из журнала «Объява» остались очень довольны статьёй и незамедлительно её опубликовали, присовокупив отличные фотоиллюстрации; не мои.
Говорю, нужен был хороший объектив.
После публикации очерка я не получил никакой обратной связи; ни один любитель истории Тихого океана не написал мне письма или сообщения. Это могло быть выражено формулировкой «статья осталась незамеченной», а на деле не выражало ровным счётом ничего.
Мой материал прошёл по разряду качественного журнального травелога, и спустя месяц был навсегда забыт.
Не только меня московские журналы отправляли в дальние края. Каждое серьёзное цветное издание имело рубрику «Путешествия»; каждое засылало своих резидентов то на Галапагосы, то на Грумант, то в Антарктиду, то на плато Путорана, то на Мачу-Пикчу.
Путешествия – интересный и объёмный бизнес; конечно, не такой объёмный, как нефть или газ, но всё же достаточно респектабельный и мощный.
Я показал жене фотографии. Жена была под впечатлением.
– Молодец, – сказала она. – Ты съездил удачно. Всё это очень красиво. Надеюсь, ты понял что-то важное.
– Конечно, – ответил я. – Ещё как понял. В первую очередь – я понял, что наши предки не были вонючими дикарями. Они были круче нас. Они были сильнее, смелее, крепче. Они видели мир ярким и прекрасным.
– Вот именно, – сказала жена. – Они жили в прекрасном мире. Посмотри на этих истуканов. Они очень красивые. Страшные, конечно, – но красивые.
Она подняла боевое весло и взвесила в руке.
– Тоже красивое, – сказала она. – Люди подчинены красоте. Стремление к красоте – это инстинкт. Такой же, как утоление голода. Если человек делает что-то, если он изготавливает деревяшку или акулий зуб на шнурке, – он инстинктивно соблюдает законы гармонии. Люди острова Пасхи следовали за красотой. Как и все прочие.
– Чтобы это понять, я преодолел 19 тысяч километров.
– Чтобы это понять, некоторым не хватает целой жизни.
Про попытки катания на доске я жене не сказал. Вообще никому не сказал. Но спустя неделю после возвращения, молча, купил гидрокостюм – и через два месяца снова улетел, на этот раз за свои деньги и гораздо ближе, в Португалию: специально, чтоб научиться сёрфингу.
Но это уже совсем другая история.
Роман «Пацифик» я так и не написал.
Может, напишу ещё.
Слинго-папа
Она проходит мимо вас, но на вас не смотрит: сосредоточена на ребёнке.
Дело происходит обычно летом. На ней макси-юбка и какая-нибудь кофта, на голове часто косынка. Лицо точёное, неглупое. Или бледное – или, наоборот, яблочный румянец. Глаза – проницательные. Обувь без каблуков: сандалии, плетёные кожаные ремешки. А младенец – привязан к груди, замотан в кусок цветастой ткани, хитрые узлы вокруг и крест-накрест. Обнимает руками и ногами, уткнулся в мамку. Повернув голову набок, смотрит на вас: спокойный, благополучный; чтоб я так жил.
Каждый хоть раз видел такую девушку.
Я шёл с беременной женой – и увидел, показал глазами.
– Это называется «слинг», – сообщила жена.
– Матерь Божья, – сказал я. – У этого, оказывается, даже есть название. Я думал, надо просто взять старую простыню или скатерть, и оторвать половину.
Жена рассмеялась с глубоким презрением к моему невежеству.
– Не трожь святое, – ответила она. – Если я нормально рожу, я тоже буду носить ребёнка в слинге. Тогда ты всё узнаешь.
Дочь родилась в начале октября.
Спустя несколько часов жена прислала мне из роддома первую фотографию. Младенец выглядел как магистр Йода. Из верхней половины мятого, сморщенного личика смотрели бесконечно умные глаза без зрачков.
Спустя несколько дней Йода исчез, дочь превратилась в тугого розового пупса; пупс глядел сквозь меня и осторожно водил перед собой руками, пытаясь потрогать кого-то. Мы называли его «существо».
