Так мы оба с нею заснули, практически рядом, разделённые лишь дощатой стеночкой.
От лошади веяло покоем, я ей позавидовал.
На некоторое время мне самому захотелось стать лошадью с острова Пасхи.
Той ночью мне приснилось родное село Узуново, пацаны в тренировочных штанах, заправленных в сбитые кирзачи, с круглыми рязанскими лицами.
Несколько следующих дней я израсходовал на пешие походы по столице острова и окрестностям.
Раз в неделю здесь устраивали специальный концерт для туристов, с танцами и исполнением песен под гитару укулеле. Я не пошёл смотреть, и вообще держался от туристов подальше; меня бесила мысль, что я сам – ебучий турист, такой же богатый обыватель, явившийся сюда, чтоб развеять буржуазную скуку.
Это был самообман, конечно.
В общем, народ рапа-нуи жил ничего себе, благополучно; по острову ездили две дюжины потёртых японских джипов-грузовичков, центральные улицы были замощены булыжником; здесь имелись полиция в белогвардейских фуражках, здравоохранение, школа и детские сады; ближний к моей гостинице детский сад назывался «Харе Нга Поки», что значило «счастливый ребёнок».
Я нашёл скромный особнячок с широкими окнами и доской с надписью «парламент» – то был местный центр власти, аналог Кремля. В отличие от Кремля, особнячок был закрыт на навесной замок.
На соседней улице возвышался скромный католический храм, а неподалёку – несколько сувенирных лавочек и местный географический музей.
В музее я провёл целый день, сделал множество фотографий и записей, и пять раз пожалел, что скверно читаю по-английски.
Цены в сувенирных лавках были совершенно ломовые; обильно предлагались к продаже разнообразные копии ритуальных крючков «мангаи» – тех самых, вырезаемых из костей врагов. Островитяне, выходит, никак не стеснялись своего кровавого прошлого. Впрочем, я бы тоже не стеснялся. В моей жизни был период, когда я был готов не только убить своего врага, но и съесть его.
Поедание плоти поверженного оппонента – известная мистическая практика многих народов мира.
А уж выточить из кости неприятеля полезный в хозяйстве предмет – вообще святое дело.
Глупо стыдиться собственной жестокости: она есть обратная сторона любви.
В конце концов я всё-таки потратился, купил за 200 долларов здешнее национальное оружие, боевое весло: хочешь – на лодке плыви, хочешь – по голове бей.
Мне было трудно представить сражения с использованием боевых вёсел, но рапа-нуи явно любили подраться. Известно, что в начале XIX века, в царствование императора Александра I, к острову подошёл русский корабль «Рюрик» – однако аборигены не дали гостям высадиться: несколько сотен бойцов собрались на берегу бухты Ханга-Роа и организовали оборону. Русским кораблём командовал легендарный капитан Отто Коцебу, сподвижник Крузенштерна, – он решил не доводить дело до греха, отменил десант и развернул судно, совершенно не расстроившись: в том плавании капитан Коцебу открыл в Тихом океане 400 островов, доселе неизвестных.
Вечерами я сидел на берегу, глядя в океан, и думал: с востока заселён этот волшебный остров или с запада? Как можно на утлой лодочке преодолеть практически бесконечную водяную пустыню?
Тур Хейердал преодолел, но он был энтузиаст-одиночка, чрезвычайно смелый человек. В девяностые годы сказали бы – «беспредельщик», а в десятые годы – «отстреленный».
Здесь, однако, речь шла не о подвиге единичного смельчака, но о миграции целых народов. Тысячи мужчин, женщин и детей, на флотилиях из сотен лодок и катамаранов, легко перемещались на расстояние в четыре и пять тысяч морских миль: дальше, чем от Москвы до Иркутска. Размах этого действа завораживал меня.
С другой стороны, размышлял я далее, если столетиями сожительствовать с океаном, если знать его норов, – отчего же не переплыть его?
Если здешнего островитянина, смуглого рапануйца, поместить вдруг в середину среднерусского леса, в глухой еловый бор, звенящий комарами и осами, где нога по колено утопает во мхах, – островитянин тоже, наверное, замрёт, окаменеет в суеверном страхе: как тут можно выжить?
А я выживаю легко.
Каждый вечер я выбирался на окраину города, на капище, ложился на тёплую землю, в здешнюю траву, устраивал под голову рюкзак – и смотрел, как в телевизор.
Северный человек вроде меня с изумлением и восторгом наблюдает ночное небо южного полушария.
Звёзд слишком много, они слишком яркие, их комбинации неопределимы.
Млечный Путь, изобильный и густой, чётко делит купол на две части.
От истуканов веет реликтовым угрюмством.
Побитые эрозией, обточенные ветрами и дождями, ночью на фоне звёзд идолы выглядят просто скалами, порождёнными природой, но их рукотворность очевидна, и заключённое в них некое древнее содержание хорошо чувствуется: от них исходит энергия, мана.
Не видно ни их глазных впадин, ни их длинных носов.
Звёзды ничего не освещают, кроме самих себя. Небо светится, но поверхность земли тонет в чернильном мраке. Я не угадываю собственную вытянутую руку.
Проходит какое-то время; может быть, пятнадцать минут, или три часа.
Лежать удобно, земля тёплая: её слой слишком тонок, и за жаркий день она прогревается вся; меньше метра глубины, а дальше – мягкий камень, дырчатый, чёрно-серый вулканический пепел, слежавшийся за сотни тысяч, миллионы лет.
Когда созерцание надоедает, я встаю и ухожу.
Кромешный мрак; я с трудом нащупываю тропинку, дважды спотыкаюсь о камни и падаю, защищая ладонью лицо, чтоб не разбить его.
Камни повсюду: всевозможные куски вулканической лавы, остроугольные, если неудачно упасть – можно сильно пораниться.
Я иду медленно. Впереди, примерно в полутора километрах, светятся огни Ханга-Роа. Я держу направление на эти огни.
Мне тут нравится. Я прихожу сюда каждый вечер.
На это капище, или на другое, – их несколько в ближайшей округе. До каждого проложена или тропа, или грунтовая дорога; я побывал везде.
От скуки я закуриваю, и в свете загоревшейся зажигалки вижу: ко мне приближаются две фигуры.
– Хэлло, – доносится из темноты.
Это звучит то ли как «алоха» – гавайское «здравствуйте», – то ли как «хэй», но ещё более напоминает просто хриплый выдох: э, стоять.
– Дай сигарету, – сказали из темноты, то ли по испански, то ли на местном языке; слово «сигарета» везде одинаковое.
Они подходят метра на два, держась рядом; я их скорее угадываю, чем различаю.
– Да, – говорю я, – да.
И протягиваю обоим по сигарете.
«Блять, – думаю, – вот попал. Сейчас по голове дадут и съедят. И крючков из моих костей наделают».
Двое из темноты не проявляют никаких враждебных намерений; только стоят и смотрят.
