Вместе со мной тем же рейсом на остров прилетели десятка два туристов, таких же, как я, искателей романтики дальних странствий; плюс некоторое количество таких же визитёров уже сидело здесь; но сегодня ни один турист не добрался до бухты Анакена, а местные сюда и не захаживали. Тут никто не жил, сюда не протянули электричество.
Этим вечером вся бухта, от края до края, включая две пальмовые рощи и семерых к аменных сторожей, принадлежала мне.
Полная победа, думал я. Бегство мистера Мак-Кинли увенчалось успехом. Спасибо техническому прогрессу и дальней авиации. Двадцать два часа – и вот я уже на изнанке мира, лежу ногами в солёную волну, и семеро каменных воинов стерегут мой покой.
В конце дня, проехав на велосипеде примерно 40 километров, я вернулся в Ханга-Роа, истязаемый животным, нутряным голодом, какого не испытывал ни в армии, ни в тюрьме, никогда в жизни. В первой же придорожной лавке я приобрёл какой-то местный пирог с мясом и банку колы, уселся на краю дороги и сожрал, не жуя.
Так прошёл мой первый день.
Я проспал всю ночь и половину следующего дня. Когда очнулся, долго не мог понять, где нахожусь и вообще кто я такой. Очевидно, мои тонкие и эфирные тела ещё не воссоединились с физической оболочкой – они двигались из Москвы своим ходом. Ощущение, что я пока не весь собран, не в полном комплекте, – было очень ясным и нравилось мне.
И даже то, что всю кожу покрыли волдыри солнечных ожогов, меня не смутило.
Велосипед вернул; о второй поездке не могло быть и речи: задница отваливалась. Известное дело – после сорока километров пробега…
– Maybe next time, – сказал я хозяину Мэлвису. – I go on foot today.
Хлопнул его по плечу и пошёл изучать столицу.
Две или три главных улицы все выходили к берегу океана; начинало темнеть. Тут и там открылись харчевни на три-четыре стола, с названиями типа «Куки Варуа» или «Апина Тупуна» и подобными, звучащими, как русскоязычные интимные эпитеты; выражение «апина тупуна» хотелось произнести, целуя женский сосок.
Отовсюду доносилось простенькое, но обаятельное гавайское раста-регги.
Вид деревянных харчевен вызвал во мне давно забытое советское жаргонное слово «чипок».
В одном из чипков я наелся риса – с мясом и какими-то элементарными овощами.
У меня спросили, откуда я есть; из России, ответил я; мне кивнули, но дальнейших расспросов не последовало.
В чипке не продавали никаких рыбных ништяков – ни устриц, ни мидий, ни осьминогов, ничего особенного, только тунец, скучный на вкус; зато говядина была хороша. Остров Пасхи был частью Чили, а вся Латинская Америка, и особенно Чили, Аргентина и Уругвай, исповедовала культ говяжьего мяса. Коров здесь разводили по принципу «свободного выпаса» – утром их просто выгоняли из стойл, и далее весь день, а то и два-три дня бурёнки бродили по пастбищам самостоятельно, возвращаясь домой только по собственному желанию. Аргентина, Уругвай и Чили занимали ведущие места в мировых рейтингах экспорта говядины. Латиноамериканские стейки поставлялись в лучшие рестораны от Нью-Йорка до Шанхая.
В конце концов культура пожирания коровьего мяса добралась и до острова Пасхи – и теперь в харчевне на берегу Пацифика меня тоже накормили мясом; я не возражал. Заплатил и удовлетворился.
Посидел, покурил, подумал.
Солнце наладилось на закат.
Здесь царствовала опрокинутая, перевёрнутая реальность, another world.
Наевшись до отвала, я опьянел – от еды тоже пьянеют – и долго в сумерках наблюдал, как съезжаются к центру города местные крутые ребята, в возрасте от пятнадцати до двадцати лет: кто на лошади, крытой, вместо седла, старым шерстяным одеялом, кто на дребезжащем мопеде. Я так и не понял, что было круче: приехать на коне или на байке; и в том, и в другом случае парни выглядели невероятными героями, смуглыми плечистыми наследниками великой славы великого царства Му. Их кожа сверкала медью, зубы – белизной.
Рассмотрев пятерых или семерых местных суперменов, сытый, уставший, обсыпанный язвами, сутки как прибывший бог знает из какого далёка, – я неожиданно засомневался в том, что мне удалось убежать от родных осин.
Скачущие мимо меня на длинноногих вороных меринах пацаны, живописные донельзя, с гордыми подбородками и внимательными безжалостными глазами, показались мне точными копиями других пацанов, рождённых в конце шестидесятых годов в деревне Узуново, меж Москвой и Рязанью; одним из тех пацанов был и я сам.
И весь одноэтажный маленький Ханга-Роа, столица острова Пасхи, неожиданно предстал как копия деревни Узуново: правда, там не было столь чистых улиц и столь изобильных магазинчиков, а главное – там не блистал за каждым поворотом великий Пацифик; там не возвышались всемирно известные фантастические каменные памятники; но люди – да, показались мне очень схожими. Деревенские понты везде одинаковы.
Местом сбора продвинутой островной молодёжи был самый конец улицы, выходящий к берегу и причалу. Здесь пацанва спешивалась, и далее следовал обязательный и длительный ритуал приветствия: каждый вновь прибывший обменивался рукопожатиями и объятиями со всеми прочими. Спустя четверть часа внимательных наблюдений я ещё более уверился в мысли, что Ханга-Роа есть версия, реплика моего родного русского села. На тамошних дискотеках, году в 78-м, мальчишки вели себя точно так же; главное было – поздороваться со всеми.
Лошади были гладкие и сильные, мопеды взрёвывали свирепо, хотя на некоторых я бы отрегулировал зажигание; пацанские мышцы бугрились; никто не пил, но почти все курили, ветер смешивал сигаретный дым с запахом варёного риса и сносил на юг.
В этот самый миг мои отставшие тела наконец воссоединились; как будто кисть руки влезла в перчатку.
Озноб пробежал по мне, ладони вспотели, пришло осознание: хера лысого, никуда я не убежал, наоборот – вернулся.
Люди на краю света были одержимы ровно теми же страстями, ровно так же хихикали девчонки, мальчишки так же ухмылялись, мопеды так же пованивали сгоревшим маслом, и покоцанные чёрные зевы музыкальных динамиков так же хрипели на басах. И руки – и у девок, и у пацанов – были грубыми, привыкшими к лопате, мотыге и вилам.
Несколько бледных туристов прошагали мимо меня, обвешанные объективами и бутылочками с водой, в сторону окраины деревни; там было одно из благоустроенных капищ, с пятью истуканами, сильно побитыми временем. Там приезжие каждый вечер собирались небольшой толпишкой, любовались закатом. Я любоваться не пошёл.
Мои тела, наконец совпав и слипшись в единое крепкое целое, ворочались внутри меня, укладывались в обычном порядке.
За весь этот короткий день я так ни разу и не вспомнил о доме, семье, Москве и работе.
От дома, работы и семьи меня отделяли 19 тысяч километров.
Всё шло как надо.
Я купил сигарет, воды и хлеба, вернулся в отель и углубился в чтение статьи Тура Хейердала об истории острова Пасхи.
