Они приближаются, я смотрю на них и думаю, что в жизни не носил таких растянутых ветхих свитеров со столь уродливыми геометрическими рисунками.
Они подходят – и первый сильно бьёт меня ладонью в плечо. У него глухой, сорванный голос.
– Деньги, быстро!
Они мои ровесники или даже младше.
Второй ничего не сказал, ударил кулаком в губы и нос. Удар не сильный, но резкий, решительный, обидный.
От неожиданности я тут же разрыдался.
– Мелочь давай! Быстрей!
Денег у меня не было, откуда.
У обоих серые, твёрдые, взрослые лица. Но деталей я уже не вижу, слёзы застилают глаза.
Я не знаю, что делать, нападение слишком стремительно, удары слишком жестоки.
К счастью, появляется случайный человек, женщина в приличной одежде со строгим лицом, из тех самых женщин, которые никогда не пройдут молча мимо очевидного безобразия.
– Эй, – кричит она решительно, – вы что это к мальчишке пристаёте?
Нападающие немедленно и бесшумно исчезают. Я продолжаю рыдать – к счастью, молча, сдерживая звуки в горле и опустив лицо, чтоб никто не видел. Женщина что-то говорит мне, спрашивает или советует, но я ничего не слышу, ухожу, мне стыдно перед ней за свои слёзы, за своё мгновенное унизительное поражение.
Но, пока возвращаюсь домой, через все пять улиц, понемногу успокаиваюсь. Перед женщиной уже не стыдно, – только перед самим собой. Конечно, сам виноват. Надо было стоять твёрже. Как Тимур перед Мишкой Квакиным. И бить в ответ. Правда, их было двое, они бы мне сразу навешали.
Короче говоря, тимуровец из меня пока плохой. Сам себя защитить не смог.
Но ничего, думаю я, всхлипывая и вытирая мокрые щёки. Ничего. Мне всего одиннадцать. Я ещё найду свою команду.
Бабкины тряпки
Бабка Аня слегла.
Мать уехала в отпуск и попросила меня – внука 35 лет – приглядеть.
Пришлось ехать из Москвы на малую родину, в Электросталь, тратить день.
Бабка и мать были страшно сильные женщины, настоящие супервумен из развитого социализма; они никогда не беспокоили своих мужчин из-за проблем со здоровьем, как-то сами старались перемочься, – но вот настал момент, когда сами не смогли.
Он всегда настаёт, такой момент, даже для самых крепких и независимых.
А крепче и независимей моей бабки и моей матери нельзя было сыскать женщин на всём белом свете.
Бабке исполнилось 83 года.
Невероятно стесняясь, отводя выцветшие глаза, она попросила меня выстирать её тряпки.
Ну, понятно, что́ это были за тряпки. Подробности не нужны.
Стиральной машины в её квартире не было. Я собрал тряпки в пакет, отвёз в квартиру родителей, там бросил в машину и нажал кнопки, а сам сел рядом и стал ждать.
Бабка Аня родилась в селе Казанское Богородского района Московской области. Это прямо на восток от Москвы, на территориях болотистых и неплодородных, где мужики от века не пахали землю, а ходили в отхожие промыслы.
В начале XX столетия именно там знаменитый фабрикант Савва Морозов учредил свои ткацкие мануфактуры: дешёвая рабочая сила, тысячи баб, в огородах у которых не росло ничего, кроме моркови; эти бабы охотно рванули в ткацкое дело.
Спустя 15 лет история повторилась, только теперь на сцену истории вышел промышленник и миллионер Николай Второв, впоследствии прозванный «русским Морганом».
Этот самый Второв, опять же позарившись на дешёвые трудовые руки, в тех же болотах близ Богородска (ныне Ногинск) построил металлургический завод, где сталь выплавлялась ультрасовременным способом: посредством электрической дуги.
Так возник завод Электросталь, а вокруг него – одноимённый город.
Если на Курском вокзале сесть на электропоезд до станции Захарово – сначала путь лежит через земли, воспетые Веничкой Ерофеевым в поэме «Москва-Петушки».
Чухлинка. Новогиреево. Чёрное. Электроугли.
Само звучание этих топонимов вызывает дрожь загривка и воспоминания о немом фильме Фрица Ланга «Метрополис».
Затем, миновав станцию Фрязево, поезд свернёт на боковую ветку – и тут начнётся настоящий «Метрополис», индустриальная Ойкумена.
Посреди пустошей возникнут громадные заводские корпуса – и, громыхая стальными чреслами, на протяжении доброго получаса вагоны будут катить сквозь циклопический, бесконечный завод.
Станция «Металлург».
Станция «Электросталь».
Станция «Машиностроитель».
Цех за цехом, забор за забором, на протяжении десяти километров.
Это моя родина, и родина моей матери, и матери её матери, бабушки Анны Васильевны.
У неё было пять сестёр и два брата. Она была старшая.
Земля не рожала, есть было нечего, а тут – завод.
Возвращаясь к Второву: его к тому времени убил сумасшедший студент. Пришёл просить денег, однако Второв отказал. Студент достал наган и застрелил «русского Моргана».
Но то были дела прошлые.
Ко времени взросления бабки Анны на дворе грохотали сталинская индустриализация и борьба с кулаками.
Бабка Аня подделала свою метрику, приписала три года, и в возрасте шестнадцати лет (на самом деле – в тринадцать) пошла работать на завод.
Рослая, широкоплечая, круглолицая, всегда румяная и решительная, очень сильная, – она могла легко прибить любого мужика, она выдерживала любые нагрузки; такие люди были в цене, и её трудоустроили.
В то время её мать, моя прабабка Маша ненадолго села в тюрьму. Она работала на том же заводе. Ради дополнительного приработка выносила из цеха так называемые «концы»: протирочный материал, промасленную ветошь, – её можно было продать и выручить какие-то гроши. «Концы» эти пользовались спросом, они отлично годились для растопки печей.
Неизвестный мне цеховой деятель предложил моей прабабке, матери восьмерых детей, своё покровительство. Он был готов закрыть глаза на злодейское хищение «концов», но взамен хотел интимной близости. Мать восьмерых детей отказала деятелю. Он сообщил куда следует. Прабабку Машу повязали с поличным и за кражу с производства драных промасленных тряпок впаяли два года.
Теперь, спустя полвека, я, правнук, мог бы найти того деятеля. Раскопать архивы. Установить его фамилию, отыскать его родню.
Вскрыть, выявить это гнилое семечко.
Но зачем?
Мёртвые сраму не имут.
Вроде бы отвлечённая формула, но, когда применяешь её на себя, на своих предков, – она наполняется кровавой, смердящей блевотиной реальности.
Мёртвые сраму не имут.
Какой-то ушлый гад упёк мою прабабку на два года лагерей.
