Но я понимаю и то, что действие повести про смелого Тимура развивается в некоем высшем обществе, в дачном посёлке близ столицы страны, в ароматных яблоневых садах, где дома́ увиты плющами и обнесены просторными верандами. В загородных имениях высокопоставленных военных, дивизионных командиров, генералов, то есть.
В моей семье генералов не было, и в те же самые, описанные Гайдаром, тридцатые годы, согласно рассказам моей бабки, люди в подмосковных деревнях ели траву и варили кору деревьев, чтобы выжить. И я вникаю в Гайдара с недоверием и осторожностью: понятно, что знаменитый советский писатель о многом умолчал. Развивал только те сюжеты, которые разрешала партия. Про смелых красных командиров и их детей; о том, как и те, и другие дерутся за правду.
После полуночи бабка приходит и твёрдой рукой выключает свет. У бабки с матерью уговор: не позволять внуку – мне – никаких полночных чтений, чтоб не портил глаза; если не пресечь вовремя, будет читать хоть до утра.
Однако под одеялом у меня давно припрятан фонарик, я укрываюсь с головой и продолжаю.
Тимур – отважный паренёк – создаёт в дачном посёлке отряд самообороны, организованный по всем новейшим правилам военного дела. Боевые действия ведутся против банды хулиганов, возглавляемой Мишкой Квакиным. Под защиту тимуровцев взяты дома и дачные участки красных командиров и рядовых солдат. На заборах рисуются пятиконечные звёзды: знак неприкосновенности. Такие участки хулиганы должны обходить стороной, яблонь по ночам не трясти и по мелочи не обворовывать. Число красных командиров, воюющих с фашистами, велико, красные звёзды появляются на множестве заборов, Мишка Квакин недоволен, но Тимур твёрдо стоит на своём и в конце концов побеждает.
Прекрасные, оригинальные имена у тимуровцев: одного звали Сима Симаков, другого Коля Колокольчиков, третьего – Гейка. Но и злодеи не уступают в живописности: ближайший помощник главаря банды имеет смешное прозвище «Фигура».
Помимо открытых сражений с хулиганами, команда Тимура занималась добрыми делами, благотворительностью, причём непременно тайной. Пока один член группы отвлекал хозяев дома болтовнёй, другие быстро и бесшумно собирали дрова в поленницу и носили воду из колодца. Эта часть похождений Тимура кажется мне странной, неправдоподобной. Никто из моих друзей и приятелей не верил в столь экстравагантные проявления пионерского благородства, – но я верил сам и доказывал прочим. Очевидно, что отряд Тимура был прежде всего военным подразделением, и тимуровцы – Гейка, Коля Колокольчиков и прочие – не только совершали благодеяния, но и тренировались для будущих разведывательных рейдов в фашистские тылы. Взвод тимуровцев существовал секретно, подпольно, словно не в дачном посёлке, а во вражеском окружении!
Вот в такие тяжёлые условия поставил тринадцатилетний Тимур свою команду.
Ну и, наконец, я полагал, вслед за Тимуром, что наивысшая степень благородства и чистоты души заключается именно в том, чтобы делать добро анонимно, без похвалы, без благодарности.
Если делать за похвалу – это уже получается не добро, а какая-то торговля.
Капитан Немо, допустим, тоже действовал скрытно, себя не афишировал. Одних бедняков спасал от смерти, другим дарил дорогостоящие жемчужины. И всё – молча, без разговоров.
Батарейка в фонарике понемногу садится; решаю сэкономить энергию, выключаю свет, закрываю бережно книгу и откладываю.
Но сон не идёт.
Конечно, рассуждаю я, удобнее устраивая под затылком твёрдую, маленькую бабкину подушку и закидывая руки за голову; Тимур – взрослый парень, ему уже тринадцать, а мне всего одиннадцать. Большие дела мне пока не по плечу. Бесконечные два года пройдут, прежде чем мой позвоночник удлинится и руки окрепнут. Ничего не поделаешь, надо ждать. Изучать мир, всё вокруг себя, облазить каждый овраг, исследовать каждую улицу.
Я лежу, смотрю в тёмный потолок, жду своего будущего, предощущаю его.
На стене висят часы с боем, огромные, как рояль; они звонко тикают и величественно отбивают каждую четверть часа.
Они гудят столь громко, что кажется – весь дом бы проснулся, все квартиры на всех пяти этажах. Но дом спит беспробудным пролетарским сном.
Первая смена на заводе – в восемь утра. Весь город просыпается в шесть ноль-ноль.
Все спят, всем с утра на работу.
Не спят только такие, как я, – дети, школьники; наслаждаются законными летними каникулами, ничего не делают, го́йдают, шастают, лазят, гоняют мяч, всласть транжирят счастливое детство в самой счастливой, честной и правильной стране планеты Земля.
Я встаю с кровати; спать совсем не хочется, наоборот: возбуждение заставляет меня отодвинуть штору и посмотреть в окна напротив: дома́ стоят близко, и мне виден свет на двух или трёх кухнях, и серые человеческие фигуры под жёлтым электрическим светом. Во многих квартирах живут старики – они не спят. Я наблюдаю чужой лаконичный стариковский быт. В одном окне сутулый и длиннорукий, похожий на сосредоточенную обезьяну человек в безразмерных чёрных трусах жадно пьёт из железного чайника, в другом окне старуха в халате помешивает мутовкой в облупленной кастрюле.
Увы, они не принадлежат к миру героев Гайдара. Как и я. Тот мир был давно, он в прошлом. Фашисты побеждены, люди сняли шинели и зажили мирно и медленно.
Новое утро нового дня вкатывается, как маслянистое яблоко из подмосковного дачного сада.
По утрам я в футбол не играю – совершаю пешие походы по городу. Город должен быть изучен. Тимур, командир собственной команды, придавал знанию местности первостепенное значение.
Хожу один, рассматриваю, в каждую щель и дыру засовываю нос.
У дверей хлебного разгружают машину, таскают лотки со свежими буханками. В следующем дворе возле парикмахерской коричневый человек в замасленном фартуке правит ножницы на переносном, элементарно устроенном точильном станке; сапогом надавливая на педаль, приводит во вращение круглый камень. Из-под лезвия с визгом летят густые искры. Закончив работу, человек снимает фартук и складывает свой станок, вешает на спину, укрепляет на плече широким засаленным ремнём и уходит, шаркая; и только когда уходит – становится виден его возраст. Лет семьдесят, оказывается, этому коричневому человеку, а когда работал – выглядел молодым.
Другая улица, другой двор; грузные пожилые женщины, собравшись клубом, на скамьях и вынесенных из квартир табуретах, играют в лото, зычно пересмеиваясь.
Третья улица, четвёртая; повсюду люди наслаждаются жизнью, летом, солнцем, чистотой, пивом, семечками, телевизорами, посиделками, чёрным и белым хлебом.
В середине пятой улицы, в местах, совершенно мне неизвестных, из-за угла выбегают двое мальчишек. Ниже ростом, но крепче и резче в движениях.
Коротко стриженные, с серыми круглыми лицами, острыми носами и оттопыренными ушами. Оба в старых растянутых свитерах с горлом; длинные тонкие шеи торчат из шерстяных горл, как стебли одуванчиков, смешные и немного позорные.
