Неумелой хваткой папа взял в каждую руку по поводку и выволок нас из вольера. Судя по непривычно задумчивому взгляду ротвейлеров, даже они не могли понять, что происходит. Хотя ротвейлеры вели себя совершенно спокойно, папа, видно, решил не рисковать лишний раз и повел нас в другую сторону. Я увидела, что старая болонка навострила уши, приподняв голову, и чуть не прослезилась. Меня начала безжалостно грызть совесть. Как могло такое быть, что нас забирали сразу обеих, а остальные собаки оставались? Эта смиренная старушка ждала своего хозяина несравнимо дольше нас, но зависти в ее глазах тем не менее не наблюдалось. На прощание она повиляла хвостом и звучно тявкнула, а я все не могла оторвать от нее взгляда, пока папа не завел нас за угол.
Вокруг стоял прощальный вой, который раздирал мне и так пострадавшее сердце. Я была готова остаться взамен на каждую приютскую собаку, наверное, даже за ротвейлеров. Ну ладно, может, не за ротвейлеров, но за всех других точно. В какой-то момент я не выдержала и уставилась себе под ноги. Рядом со мной по земле тащился сеструхин мокрый язык. Шучу, не по земле, конечно, но вывесила она его действительно изрядно далеко. Мне даже не надо было смотреть ей в глаза, чтобы убедиться в том, что вылуплены они так, что грозились вовсе выкатиться.
Когда мы вышли за забор, отделявший приют от всего остального беззаботного мира, и подошли к машине, которую папа умудрился поставить в единственную лужу на всей парковке, мне все еще казалось, что это какой-то зловещий розыгрыш. Мы даже не взяли с собой новые подушки, подаренные плачущим господином, и миски. Куда нам было ехать?
Папа тихо и неразборчиво выругался, намочив ноги, и открыл заднюю дверцу.
— Ну давайте, как там… — Он сделал какой-то невиданный жест рукой и дернул за поводки. — Але хоп, что ли?
Я, конечно, подозревала, что он хочет, чтобы мы запрыгнули внутрь, но в то же время не понимала, как я должна это сделать, не упав в лужу и не повиснув на довольно коротком поводке. Пока я нерешительно топталась у края маленького озера, сеструха смачно плюхнулась брюхом в грязь.
— Ты что?! — завопил папа в ужасе. — А ну встань сейчас же!
Сеструха задрожала мелкой дрожью и еще плотнее прижалась к земле. Папа порывисто задергал за поводки. Я укоризненно посмотрела на этот сгусток паники. Дела обстояли мрачно. Я уже предвидела, как папа осознает, что сиденья его машины будут выглядеть примерно так же, как сеструхино пузо, если ему удастся каким-то образом ее туда затолкать, плюнет на нас и свою бредовую затею, и как мы вернемся в наш вольер с позором, как полк, ринувшийся атаковать вражескую крепость, но, так и не доскакав, утонувший в болоте. Папа и правда перевел с самым тяжким вздохом на свете взгляд от нас к машине и обратно к приютскому забору. Я затаила дыхание.
«Да делай хоть что-нибудь, ленивец ты полоумный!» — вдруг отчетливо раздалось у меня в голове. От удивления я даже пошатнулась, но сразу же поняла, что голос, откуда бы он ни взялся, прав. Недолго думая я отошла на пару шагов, разбежалась, как могла, и сиганула во все еще заманчиво открытую дверь машины. Папа принялся было что-то кричать, но запутался в своих чувствах и обреченно посмотрел на испорченное моими лапами кожаное сиденье. Поразмыслив несколько секунд, он с досадой швырнул мне мой поводок, закатал рукава своего пиджака и принялся отрывать сеструху от земли.
Тут я углядела со своего пьедестала недобрый, обезумевший оскал на сеструхиной морде, опасно маячившей около папиной щеки, и закричала уже сама. Ну вы можете себе представить, как собаки кричат, это я просто примеряю на нас человеческую лексику, так приятнее. Самооценка сразу повышается. Так вот, я закричала, чем добилась ожидаемого результата. Сеструха удивленно отвлеклась, а папа быстро схватил ее и забросил в машину. Дверь закрылась с громким хлопком.
«Не может быть, не может быть, не может быть», — нескончаемым потоком вертелось у меня в голове. Когда сбывается нечто, чего ты ждешь долго и отчаянно, скажем, твое самое сокровенное желание, то сразу поверить в то, что ты не спишь и все наяву, просто невозможно.
Папа обессиленно рухнул на водительское сиденье, откинул голову и закрыл глаза руками. Послышался протяжный стон.
— Болван старый! Болван, болван, болван!
Я не знала наверняка, кого подразумевал папа, но у меня закралось подозрение, что самого себя, хотя старым он не выглядел. Мне стало его жалко. Видно было, что он решился пойти на подвиг, оправданность которого теперь ставилась под сильное сомнение. Он зачем-то врезал в руль, отчего машина громко взвизгнула, как будто ей сделали больно.
— Идиот! — крикнул папа.
Мне стало страшно. А сеструха, наоборот, сменила тактику и теперь с безмятежным видом смотрела в окно, словно ничего такого необычного и не происходило. Воцарилась напряженная тишина. Было слышно тиканье на наручных часах папы, измазанных грязью. Я оторвала от них взгляд и вздрогнула. Папа смотрел на нас подозрительно спокойными глазами. Такое бывает у лиц с нестабильной психикой прямо перед очередным чудовищным злодеянием.
— Ну и что мне с вами теперь делать? — тихо поинтересовался папа.
Мне очень хотелось ему ответить, что об этом ему, наверное, стоило подумать заранее, но в силу своей словесной немощи выразительно промолчала. Сеструха делала вид, что ее нет.
Целую вечность папа таращился на меня недобрым взглядом, полным мучительных душевных терзаний, потом моргнул несколько раз подряд, как будто только проснувшись, отвернулся и с очередным обреченным вздохом завел мотор.
Мне хотелось бы просто сказать, что через какое-то недлительное время мы приехали радостные и успокоившиеся в наш новый дом, но просто у нас ничего, к сожалению, не бывает. Сеструхино наигранное спокойствие продлилось недолго. Буквально на втором повороте ее беззвучно вырвало всем содержимым желудка и на сиденье, и на коврик под ним, и частично на меня. Вы спросите, как небольшой собаке возможно натворить такое громадное безобразие? Разнервничавшись, сеструха прилипла ко мне, а когда завтрак практически без предупреждения начал проситься обратно (обычно этому делу предшествовало долгое, сильно учащенное дыхание и частое облизывание носа вывешенным языком), перепугалась еще больше и заметалась туда-сюда.
Так как собак выворачивает тихо и без тех страшных звуков, которые почему-то при этом издают люди, папа не сразу понял, что произошло сзади, и какое-то время пребывал в блаженном неведении. Даже по запаху было сложно определить, что случилось нечто из ряда вон выходящее, потому что вся машина и так уже успела провонять влажно-землистым ароматом грязи и боявшейся псиной.
Так мы и доехали до самого дома. Не сказать, чтобы благополучно, но мы доехали. Заметил бы папа наше очередное ЧП (какое, однако, полезное слово!) раньше, можно было смело полагать, что он незамедлительно развернул бы машину в обратную сторону. Подтверждение этой гипотезе я получила, когда папа осторожно приоткрыл заднюю дверь, как бы остерегаясь того, что мы можем при первой же возможности удрать сломя голову куда попало, лишь бы подальше.
