Как я уже упомянула, они нарисовались перед нашим вольером одним жарким утром, сулившим очередной в прямом смысле адский день. Я задумчиво пялилась в пустую миску, в которой вообще-то всегда должна быть вода, то и дело отсутствующая в самый важный момент, а сеструха валялась в передней части вольера у прутьев, еще не успевших раскалиться, и дремала, изредка томно потягиваясь. Наши дурные соседи спали, и, если бы не жара, можно было бы чудесненько наслаждаться столь редким спокойствием.
Вдруг нечто ужасное с визгом влетело в прутья нашего вольера и, повиснув на них, мгновенно запустило свои длинные щупальца в наш трепетно хранимый очаг. Не успев толком прийти в себя, бедная сеструха из лежачего положения взвилась ввысь не хуже ротвейлеров и с оглушительным визгом вписалась с размаху в стенку. Меня же невиданной силой прижало к самому дальнему углу, из которого перед моим взором разыгралась следующая сцена.
— Куда ты смотришь?! — раздался нервно-озлобленный мужской голос, для которого манера общения с прикрикиванием была явно в порядке обыденного.
— Сейчас эти скотины твою дочь растерзают, пока ты любуешься на облезлых котяр!
Вслед за голосом появился и сам сгусток раздражения и схватил маленькую девочку, которой оказалась наша напасть, за оставшуюся за пределами вольера беленькую ручонку. В другой руке, все еще протянутой к сеструхе, в плотно сжатом кулачке она держала внушительный клок черной шерсти.
— Брось ты эту гадость! — брезгливо скомандовал ее папаня, поставил дочь на ноги и двумя пальцами потряс ее запястье.
Не знаю, что тогда испытывала сеструха, выпученными глазами провожавшая свою гордость, разлетавшуюся во все стороны, но я так вскипела при слове «скотины», которым этот прелестный человек решил нас описать, что даже не смогла долго размышлять о том, о каких таких котярах шла речь. Кошки в нашем приюте, конечно, тоже имелись, но в целях безопасности жили они совсем в другой стороне, и я не могла поверить в то, что бывают люди, не умеющие отличить собаку от кошки.
— Это не кошки, а маленькие болонки, — спокойно пояснил невозмутимый женский голос, и рядом с папой и дочкой появилась мама. Я знала, что всех взрослых людей зовут папой и мамой. Почему они теряли свои имена, как только вырастали, я к тому времени еще не успела выяснить, но уже привыкла к этой человеческой странности. К счастью, им не приходило в голову переименовывать своих питомцев в «собак» и «кошек» после недолгого щенячества или котячества.
— Что ты так нервничаешь? — спросила мама и положила взбудораженному папе маленькую белую руку на плечо.
— Я нервничаю, зайка дорогая, потому что твоему ребенку чуть не откусили руку, — съязвил папа не без нежности.
Хотя я никогда не ожидала много от посетителей, мне стало ужасно обидно и за запуганную сеструху, которая даже за мухами охотиться не решалась, не то что кого-то кусать, и за себя, потому что, обижая сеструху, обижали и меня. Я с некоторым усилием оторвалась от своего угла и засеменила к передней части вольера, заискивающе повиливая хвостом и прижав уши ровно настолько, насколько надо. Сеструха часто прижимала уши так, что было сразу видно: ее дикую зашуганность вполне может и не удастся искоренить даже в домашних условиях. Я же лучше контролировала свои движения и порывы, и мне нравилось думать, что я в какой-то степени могу манипулировать людьми. Дождавшись нужного момента, я начала тянуться и строить из себя совершенно безобидного страдальца.
— Нет, ну как такие милашки могут откусить кому-то руку? — восхищенно воскликнула мама и сложила ручки у груди от накрывшей ее волны умиления. Я бросила на сеструху торжествующий взгляд. — Это Сашка, наверное, их покусала, в это я скорее поверю.
Девчушка в розовом аккуратном платьице высвободилась наконец из папиной хватки и, искусственно засмеявшись, упала на пол. Снизу я увидела, что выходное платье моментально покрылось зелеными пятнами от свежескошенного газона (да-да, в нашем приюте было нечто наподобие газона, те самые волонтеры постарались).
— Сашка, встань, противно смотреть, — поморщился папа.
— Покусава, покусава, — хохотала Сашка. — Покусава бабачек!
— А мне они нравятся, — вдруг ни с того ни с сего задумчиво проговорила мама, и Сашка мгновенно снова вскочила на ноги.
— Мне тозе! — крикнула она так громко, что у меня в ушах зазвенело, и вцепилась мертвой хваткой в прутья. Сеструха отпрянула еще дальше вглубь.
Тут из-за стены высунулась еще одна голова и скептически перевела взгляд от меня к сеструхе. Голова принадлежала немного потрепанному мальчугану, который был на порядок старше вредной Сашки, но все еще входил в разряд щенков.
— Маленькие какие-то, — вынес он свой вердикт.
Как по команде над соседской стенкой тут же взлетел ротвейлер и, хрипло гавкнув, грузно шлепнулся об пол. У мальчугана загорелись глаза.
— Вот это собака, — пролепетал он, чуть не прослезившись от восторга, и ринулся к вражескому вольеру.
— Не смей руки совать! — крикнул вдогонку папа, явно уже проклинавший всю эту затею с походом в приют.
Это было очень типично для пап, по которым сразу было видно, что они пришли не по доброй воле, а были долго и слезно умоляемы и шантажированы мамами и детьми. Они всегда топтались где-то поодаль и настороженно наблюдали за происходящим, готовые в любой момент броситься в бой и выхватить из пасти зверя своего дитятю. Почему папы не хотели гладить нас и вообще чувствовали себя очевидно не в своей тарелке, мне было непонятно. Изредка папы приходили одни. Тогда они целенаправленно шли к самым большим и гавкучим псам и, даже не пытаясь с ними познакомиться и познать их сущность, забирали их, конечно же, обезумевших от внезапно обвалившегося счастья, домой.
— Хочу тако-о-ого! — простонал мальчишка, прилипнув к вольеру с ротвейлерами, что мне показалось очень небезопасным. — Все меня будут тогда уважать и бояться в школе.
Тут уже мама оторвала его от прутьев и поставила рядом с папой, от греха подальше.
— Никуся, мы же все сто раз обсудили дома, — проговорила она, все поглядывая на нас украдкой. — Зачем тебе вообще нужно, чтобы кто-то тебя боялся?
— Как зачем? — возмутился Никуся, и я заметила, что столь нежно, почти слащаво звучащее имя, за которое любой мальчик в его возрасте наверняка бы обиделся, ему просто дивно подходит. Под своей растрепанной коричневой копной волос он был бледен и костляв, что придавало ему какую-то птичью элегантность, и я поняла, что он безумно напоминал мне взъерошенного воробышка. Моя душа наполнилась доброжелательным расположением к этому смешному существу.
— Ты еще спроси, зачем мне, чтобы меня уважали, — насупился он.
— Так, — энергично отрезал папа. — Давайте все-таки оставим задушевные разговоры на потом. Николай, ты сам понимаешь, что никакой ротвейлер тебе не светит. (Я отметила для себя, что он спутал болонку с кошкой, но смог правильно вычислить породу этой громадины, которую вполне можно было бы принять, допустим, и за гризли.)
