— Спасибо вам большое! — вдруг прорвало женщину, и она со слезами бросилась обнимать опешившую маму. — Спасибо вам, что вырастили такого сына, который неравнодушен к бедам других людей! Мог же и чем-то другим заниматься в свое свободное время, чем-нибудь поинтересней, а он вот решил людям помогать. — Она смахнула слезу и крепко поцеловала Никусю в макушку.
— Ты такой молодец!
— Да я ж особо-то ничего не делал, — искренне смутился Никуся.
— Можешь говорить что хочешь, но у нас с Тёмой уже давно не было такого мирного и в то же время полезного дня! Ты думаешь, он молчит? Это он дома молчит. Совсем. А тут разговорился вовсю просто! Хоть непонятно, но говорил же!
Потом пришла и моя очередь получать похвалу.
— Золотая собака! Просто прирожденный терапевт! Чудо какое-то!
Я гордо выпрямилась и стала всматриваться в лица хозяев, чтобы понять, достаточно ли внимательно они слушают. Нахалка-сеструха тоже пристроилась рядом со мной, чтобы незаконно отхватить какую-нибудь награду.
— Эта тоже хорошенькая, конечно, — заметила женщина возникновение сеструхи. — Но та прямо лечебная собака!
Сеструха обиделась. Но не сильно. Потому как не умела сильно обижаться. Да она и не особо хотела бы считаться лечебной собакой, полагаю. Сеструхе нужны были покой и поглаживания родных рук и никакого дополнительного стресса. Женщина схватила сумку и вытащила из нее кошелек.
— Нет-нет! Что вы! — одновременно запротестовали мама с Никусей, словно она достала бутылочку с ядом и хотела всех обильно им полить. Однако мама протестовала гораздо увереннее Никуси.
— Нет уж, я настаиваю! — отстранила их женщина и достала несколько фантиков.
Мне припомнилось, что я такие уже видела среди денег в шляпе при нашей не увенчавшейся успехом попытке гастролей на пешеходке.
— Мы будем приходить еще, — сказала женщина и сунула фантики Никусе в руку. — И я не хочу ощущать неловкость от того, что мне делают одолжение. Это ерунда по сравнению с той пользой, которую извлечет из этих сеансов мой сын.
Когда они уходили, Тёма еще раз вынырнул из своего облака, обернулся, отыскал меня глазами и улыбнулся то ли мне, то ли себе. Дверь захлопнулась, но мне показалось, что часть меня ушла с этим для остальных, несомненно, странным мальчиком. Несмотря на то что я успела уже подремать вместе со всеми, я еле дошла до своей подушки под лестницей, рухнула на нее, как после длительного похода по дремучим лесам, и тут же заснула.
— Да пошли они все к черту! — с горечью взвыл папа, оторвал мышку от компьютера и запустил ее в стенку.
Мне была неизвестна особа, к которой «они все» были посланы, но по маминому испуганному взгляду и ужасу в глазах детей я поняла, что она должна быть очень малоприятной.
Голова папы упала на обижено простучавшие клавиши.
— Никуся, иди-ка поиграй с Сашенькой в детскую, — напряженно спокойным тоном сказала мама и стала выталкивать сопротивляющуюся детвору за дверь.
— Сашенькой? — даже не понял Никуся, косясь на папу.
Сашенька попыталась начать истерику, но мама решительной хваткой затащила их на лестницу и быстро вернулась уже одна.
— Что случилось? — растерянно спросила она затылок бездвижно валяющегося на клавиатуре папы.
На стенке в том месте, которому досталось мышкой, отвалился кусок штукатурки. Сеструха нервно оглядывалась по сторонам, вероятно, в поисках других опасных летающих предметов. Папа резко поднялся и повернулся лицом к аудитории. Я поморщилась. Лучше бы он этого не делал. Выражение у него было страшно-сумасшедшее, а на ярко-розовом лбу красовались глубокие отпечатки клавиш.
— Скажи, пожалуйста, — обратился он к отпрянувшей маме, — они сами понимают, что ведут себя как бабы, которые отшивают влюбленного дурака со словами, что ах, ты такой прекрасный-распрекрасный, уж настолько прекрасный, что я тебя не достойна? Причем ни смелости, ни приличия не хватает, чтобы хотя бы позвонить! Отцокали письмецо, и хватит с тебя, идиота!
— И он со всего маху дал по задребезжавшей клавиатуре.
— Ты для начала успокойся, — предприняла мама попытку усмирения разбушевавшегося супруга. — Подумай о детях!
— О них я и думаю! — заорал папа не своим голосом. — Целыми днями и ночами я только и делаю, что думаю о вас! — Он вцепился себе в волосы и устремил обезумевший взгляд в потолок. — И ничего не… Никому я не нужен, оказывается!
— Ну как это никому? — совсем расстроилась мама, и губы ее задрожали.
— Да вот так, что никому! — Вдруг папин голос резко ослаб, и он бессильно обмяк в кресле. — Прогадала ты со мной, солнышко! Вон у детей бизнес вовсю идет. Даже у собак, елки-палки, он процветает. А я, как последний неудачник, торчу перед компьютером и еще на что-то надеюсь…
С некой гордостью я отметила, что про наш бизнес он правильно отметил. За последние недели я стала — да, вполне можно так сказать — знаменитостью в нашем районе, а может, и во всем городе. К нам все шли и шли новые мамы и папы с детьми, а я постепенно превращалась в мастера терапевтического дела. И вы не поверите, но даже зашуге-сеструхе нашлось применение для некоторых отдельных случаев. Но обычно она служила релаксирующей подушкой для мамаш, которые в ней души не чаяли. Никуся цвел. И, если честно, немного зазнавался, так что мама вынуждена была с ним ругаться, чтобы ему не приходили в голову идеи о том, что в школе он более не нуждается.
При слове «школа» я задумалась. Оно было знакомо мне в контексте собачьих школ, но вот что там делали люди, было не совсем ясно. Другими собаками Никуся никогда не пах, так что речь шла о каком-то ином заведении. Но чему могли учиться люди? Командам? Интересно, каким. Очень хотелось бы знать парочку команд для людей. Дай колбасу, например. После долгих раздумий я пришла к выводу, что, скорее всего, их там обучают уходу за нами. Или за людскими щенками. Откуда-то приютские работники и доктор знали, что надо было с нами делать, чтобы мы случайно не померли. Мы-то ведь сами не всегда толком знаем, что надо делать, чтобы не помереть. Да, логично, в школе для людей учили правилам поведения и общения с другими существами, зависящими от них.
Мама подошла к совершенно раскисшему папе, села ему на колени и обняла его, остолбеневшего, как бревно.
— Бизнес, бизнес… — задумчиво проговорила она спустя какое-то время. — Не о том ты говоришь. Для Никуси эта канистерапия — игра. Нет, может, не игра, он вполне серьезно относится к этому делу. Но и не просто бизнес. Он с половины клиентов денег-то не берет, потому что у них и так с этим худо. А другие ему насильно их дают. — Она вздохнула и положила папе голову на плечо. — Дело не в том, что у тебя в бизнесе не клеится. Мне кажется, ты больше переживаешь из-за того, что отчаянно бросаешься на каждую возможность, совершенно не думая о том, хочешь ты вообще делать такую работу или нет. Иногда у меня складывается впечатление, что ты боишься того, что тебя возьмут, не меньше, чем отказа. Тебе надо расслабиться и хорошенько подумать о том, что ты вообще хочешь.
