— Собачьи оперы… — сухо повторил папа и глубоко задумался с несчастным видом.
Мне не терпелось узнать, что такое «выступать», и я не сдержалась и, поскуливая, стала виться у маминых ног. Сдавалось мне, что во всем этом деле кроется нечто неладное. А сеструха все сопела на подстилке в блаженном неведении.
Что такое «выступать», я, к нашему с сеструхой общему несчастью, узнала уже на следующий день. Совершенно беспощадно Никуся приволок нас в самое людное место города и привязал за поводки к вонючей мусорке рядом с магазином людских шкурок. Яркое воспоминание о той, другой мусорке, к которой нас когда-то привязали страшным ранним утром, ничего не ведающих и не подозревающих, все еще виляющих хвостами, пронзила меня до самого сердца, заколотившегося с бешеной скоростью. Я закрыла глаза и старательно стала внушать себе, что все хорошо, хотя ничего хорошо-то не было.
Никуся деловито и слегка стыдливо постелил для нас коврик и зачем-то положил рядом шляпу, которую он стащил из папиного шкафа, низом вверх, а перед нами все лился и лился поток различных ног. Ноги все куда-то спешили и не обращали на нас никакого внимания.
На сеструху я боялась смотреть. Мне хватало ее горячего, частого дыхания прямо у моего уха. В толпе ног то и дело мелькали и лапы. Слишком большие и длинные, как по мне. Как по сеструхе, разумеется, тоже. Эта бедолага уже не знала, куда прижаться, чтобы облегчить себе переживание этого ужаса. Как можно более незаметно я потянула за поводок. Как я и полагала, мусорка стояла крепко и не поддавалась ни на грамм (вроде так говорят, да? У людей какие-то совершенно дикие сравнения, непонятные решительно ни одному другому существу). Да и бежать сломя голову куда попало в данной ситуации было совсем уж глупо. Неподалеку беспрерывно проносились, зловеще ревя, машины. Каждая собака знала, что, если не хочешь превратиться в лепешку на обочине, тесного контакта с этими железными громадинами лучше избегать.
Вы спросите, почему тогда так много собак бросается прямо под колеса, если они якобы знают об опасности? К сожалению, у нас, у зверей, в голове частенько что-то перегорает (вспомните опять же про инстинкты), и тогда мы превращаемся в безрассудные сгустки очумелой энергии. Иногда нам везет и нас проносит божьей милостью мимо всяческих катастроф, и тогда мы, снова придя в себя, с некой отрешенностью и частичным неверием ужасаемся всему тому, что могло бы случиться. А иногда не проносит. Се ля ви, как говорится.
Вдруг сверху что-то маленькое сверкнуло на солнце и с глухим стуком упало в шляпу. Сеструха судорожно припала к земле, словно спасаясь от гранаты, но я навострила уши.
— Спасибо! — крикнул Никуся вдогонку руке, уронившей диковинку, и довольно улыбнулся нам. — Вот видите, мы вообще еще не начали, а уже деньги сыплются.
Так я узнала, что такое деньги. Я не раз слышала это слово… Какое не раз! Тысячу, миллион раз! У меня в какой-то момент даже сложилось впечатление, что люди ни о чем другом и не говорят. В любом доме, на любой улице, в любом закоулке и даже в любом вольере можно было в любое время суток услышать это загадочное понятие.
— Почему подстилки воняют столетней собачатиной? — брезгливо интересовался директор приюта, изредка наведывающийся в гости в наши скромные палаты.
— Ну-с, — разводил руками работник и нервно дергал бровями, — сами понимаете, денег нет-с…
— Прикинь, эта сволочь секретарша мне сегодня выговор сделала, что я на прошлой неделе не пришел, — с горечью докладывал один волонтер другому во время выгуливания нас с сеструхой. — Можно подумать, они мне тут деньги платят!
— Совсем оборзели, пижоны! — ругался бомж в подворотне. — Вместо денег булки суют. Как тут работать?
— А сколько у тебя карманных денег? — вопрошал один шпингалет другого в парке. — У меня целых двести тысяч миллионов в копилке!
— Врешь ты, — деловито утирал сопливый нос второй. — Ты никогда не смог бы накопить так много денег. Все бы на жвачки и наклейки потратил.
И наконец:
— У нас нет денег.
— Деньги еще не пришли.
— Мы тратим слишком много денег на дребедень.
— Мы тратим слишком много денег на еду.
— Мы тратим слишком много денег на бензин.
— Откуда взять деньги?
— Денег нет совершенно.
— Денег нет вообще.
— Денег нет.
И т. д. и т. п. То мама, то папа, то оба вместе. Понятно, что я до боли ломала себе над этим вопросом голову. Что это за чудесная вещица, которая занимает добрую часть времени человеческих дум и еще и умеет ходить? Почему ее никогда нет? И зачем тогда вообще о ней говорить? Абстракция человеческих речей всегда быстро доводила меня до полусумасшедшего состояния, и деньги были, пожалуй, главной загадкой.
И вот разгадка свалилась в самый неожиданный момент практически с небес. И была она до безобразия невзрачной. Это из-за этой маленькой железяки люди кричали, ссорились, рыдали и рвали на себе волосы? Она даже не блестела! И к тому же ужасно пахла. Кислотой, следами множества чужих пальцев и уймой всего такого, что стыдно перечислять. И кто решил, что она может ходить? Мне даже не надо было ее переворачивать, чтобы быть уверенной в том, что ног там уж точно никаких не найдется. Понятно, что они никогда не приходят. Я впала в ступор. Моя вера в человечество и его благоразумие серьезно пошатнулась.
— Готовы? — спросил Никуся и приложил дудку к губам.
Готовы мы, естественно, не были, но нашего мальчика это не сильно волновало. Вдохнув побольше воздуха, он пискливо задудел. Играть он, к сожалению, не умел вообще. И даже лихое махание пальцами по отверстиям не могло скрыть этого досадного недостатка. Не подумайте, Никуся в принципе был довольно музыкальным, и когда он барабанил по клавишам пианино, хотелось скакать и резвиться в щенячьем восторге. Но стоило ему взять в руки дудку, как инструмент начинал извиваться в душевных муках под его пальцами. Видно, Никуся полностью рассчитывал на нашу громогласную поддержку.
Но рассчитывал он зря. Это я могла бы сказать ему и заранее, если б знала, что и в каком месте нам предстоит. Дома он провел еще парочку репетиций, на которых мы отменно выли, ни капли не стесненные страхами и стыдливостью. Один раз у нас вышел и вовсе шедевр современной музыки, когда сеструха начала отрывисто тявкать под мое мелодичное завывание. Глаза Никуси загорелись после этого шикарного перформанса, и он явно уже видел наше трио на главных сценах всего мира.
Здесь же ситуация была кардинально иной. Когда у тебя, как у сеструхи, с секунды на секунду случится сердечный приступ, видите ли, не до песней и плясок. Со мной дела обстояли ненамного лучше. Во-первых, я была полностью поглощена откровением, только что настигнувшим меня, а во-вторых, меня сильно напрягали лапы боксера, остановившиеся перед нами среди толпы ног. Хозяин устрашающих лап выдвинул вперед свою квадратную челюсть и таращился на нас тупыми акульими глазенками. На асфальт капали внушительные капли слюней. А Никуся все тянул один свою жалкую песнь, бросая нам страшные взгляды. Мне было безумно стыдно, но что-то мне ни в какую не вылось.
